Глава VI

Розовое платье. Пестрый день начинается

- В чем же ты пойдешь на рождение к твоим Ртищевым? Там ведь все,
наверное, расфуфыренные будут, а у тебя ничего нет, кроме выходного
коричневого платья... Так как же? - И бойкие глазенки Шурки, устремленные в
лицо Нади, так и горят, так и сверкают самым недвусмысленным, жадным
любопытством.
Надя искренно смущена. В самом деле, как она пойдет в коричневом,
когда все будут, наверное, в светлых и очень нарядных платьях? Вопрос Шурки
застает ее врасплох.
- Я... право не знаю... - мямлит она, и в глазах ее загорается досада,
закипающая в сердце досада на бедность, нищенскую жизнь, на нужду. О, эта
нужда! Не будь ее, разве бы она, Надя, чувствовала себя такой подавленной,
как сейчас, такой несчастной. Откуда же взять ей нарядное платье, откуда?
Шурка права: нельзя ей, Наде, быть одетой хуже других, хуже этой противной
Софьи Голубевой, которая уже конечно не упустит случая пошпиговать Надю
своими насмешками и язвами.
Шурка, которая все последнее время ходит, как собачка, за Надею,
готовая по сто раз выслушивать рассказы сестры о том, как принимали Надю в
богатом Ртищевском доме, тоже смущена, не менее самой Нади. Четверг не за
горами, а платья нет и денег нет тоже, необходимых сей" час для Нади денег.
- Спросить у Сережи разве? У него завелся снова летний урок здесь, в
Петергофе. Он добрый - даст, - делает робкое предположение встревоженный
мозг Нади. И, не откладывая дела в долгий ящик, она отправляется на пруд к
брату.
Сережа удит с плота рыбу. Ему жарко, он распоясался. Темные волосы
прилипли ко лбу. Глаза жадно устремлены на гладкую поверхность воды;
загорелая до черноты рука держит удочку.
Надя присаживается подле него и начинает мямлить о том, что через
четыре дня рождение ее подруги, барышни из очень большого общества (эти
слова Надя произносит с плохо замаскированной гордостью, не замечая широко
раскрытого от удивления взгляда Сережи), и ей необходимо иметь нарядное
платье к этому дню. А денег у нее нет. Так вот, она пришла просить его,
Сережу, не может ли он дать ей хоть сколько-нибудь, чтобы купить
необходимую материю с прикладом.
При последних словах Нади Сергей хмурится, сдвигая темные энергичные
брови.
- Откуда же мне взять деньги, сама знаешь? - глядя в самые зрачки Нади
своими открытыми правдивыми глазами, говорит он, ни на минуту не переставая
удить.
- Ах, Боже мой! Да ведь у тебя урок есть, ты заработал же немного, -
уже не прежним - просительным, а требовательным тоном отвечает брату Надя.
- Нет, у тебя положительно здесь не все слава Богу, - в свою очередь
раздражается всегда спокойный и уравновешенный Сергей и легонько стучит
пальцем по Надиному лбу. - Ну, да, заработал восемь рублей уроком в этом
месяце, и от него всего сорок копеек осталось. Папашина микстура, считай,
три шестьдесят за четыре склянки, да козье молоко ему: доктор велел пить, -
два рубля, потом подметки новые на сапоги мне...
- Довольно, довольно, - не слушая брата и зажимая пальцами уши,
сердито кричит Надя. - Избавьте меня от этой прозы, прошу вас.
- Да какая же это проза? Самая насущная потребность... Вот чудачка...
И чего ты злишься, я не понимаю, - совсем уже добродушно смеется Сережа. -
Эх, Надюха, Надюха, и фантазерка же ты, как я на тебя погляжу! Небось
поэзией одной сыта не будешь, а тоже туда же, проза да проза... Эх, ты!
Но Надя уже не слышит слов Сергея. С видом развенчанной королевы,
оскорбленной в своих лучших чувствах, отходит она от него. Едкая обида жжет
ей сердце, обида на бедность, на свою злосчастную судьбу. Она так и
повторила про себя мысленно несколько раз.
"Злосчастная моя судьба... злосчастная!"
Все счастливы, довольны в мои годы, а я, такая молодая, такая
интересная (Наде хотелось сказать иначе: "красивая", но она почему-то
постеснялась), и вот должна так страдать...
Надутая, недовольная, озлобленная на весь мир, она возвратилась домой.
- Не уходи далеко, Наденька, сейчас обедать будем, - предупредила свою
любимицу тетя Таша. - Да что это с тобою, деточка? На тебе лица нет...
И в следующую же минуту тетя Таша искренно раскаивается в вырвавшихся
у нее словах. Надя порывисто закидывает на шею руки и, уткнувшись лицом в
домашнюю ситцевую блузу тети Таши, рыдает навзрыд.
Тетя Таша совсем растерялась.
- Деточка моя! Крошка моя, ненаглядная, о чем? Кто обидел мою
ласточку, мою голубку беленькую, любимую мою? Скажи, детка, скажи... -
лепечет она, сама готовая разрыдаться.
Но "ласточка" и "крошка" только что-то мычит в ответ на все
встревоженные речи тетки. Проходит немало времени, пока "ласточка" и
"крошка" может оправиться и пробормотать между всхлипываниями, едва владея
собою:
- Меня никто... не... не... обидел... А только... только... мне в
чет-верг на-до к Рти-ще-вым идти... К Наточке... на ро-жде-ние... А... а...
у ме-ня надеть нечего... платья нету-у ни-как-ко-го... - выводит она с
трудом.
- Как нет платья? А коричневое? Коричневое же, детка, совсем хорошее у
тебя... свежее... - напоминает тетя Таша.
- Свежее?
Слезы Нади высыхают сразу. О, как она сейчас зла! Что за бестолковая,
право, эта тетя Таша! Как может она говорить о коричневом платье, которое
разве годно только для генеральской горничной, что служит в доме Ртищевых
вместе с двумя лакеями у стола. Явиться на семейный праздник в коричневом
платье - значит насмешить всех. Нет, необходимо сделать новое нарядное
платье или вовсе не идти, лучше изнывать в тоске дома, лучше забыть про
Наталкино рождение.
И при одной мысли об этом Надя снова изливает фонтан слез.
Тетя Таша не может видеть плачущей свою любимицу. Минуту она думает
молча, прижимая к груди белокурую головку; потом лицо ее проясняется сразу;
улыбка играет на губах.
- Перестань, Наденька, перестань, утри свои глазки... Может быть,
твоему несчастью можно еще помочь, дай срок только... К Клавденьке я пойду,
поклонюсь ей, челом ударю. Она заказ здесь недавно получила дачный: целую
дюжину рубашек да две дюжины платков наметить. Почти готова у нее работа
сейчас, сегодня к вечеру отнести сдавать хотела, значит, и деньги получит
сразу. Вот и одолжит нам с тобой на время. А как пенсию получу, так и
рассчитаюсь с нею. Ну, улыбнись же, прояснись, моя зоренька ясная, поцелуй
меня, душка... - ласкала тетка свою любимицу.
Надя сияла и улыбалась, забыв недавние слезы, и целовала тетку,
которая казалась ей теперь верхом доброты и совершенства.



x x x



До знаменательного четверга оставалось только три дня времени. Но и в
эти три дня тетя Таша при помощи Клавденьки, а отчасти и Шурки сделала чудо
или не чудо, вернее, а нарядное розовое платье с таким же поясом из легкой
вуали, отделанное кружевами и лентами. Платье вышло, действительно,
прелестным при самой микроскопической затрате денег, вверенных в долг
Клавденькой. Тетя Таша сама придумала фасон, цвет, отделку. Сама съездила в
Петроград в Мариинский рынок и там на распродаже купила, за грош
сравнительно, все необходимое. От Ивана Яковлевича скрыли покупку материи и
самую поездку тети Таши в город. Раздражать больного было крайне
рискованно, да и к тому же Надя так трогательно молила тетю Ташу ни слова
не говорить до поры до времени отцу про новое платье, что слабая
бесхарактерная Татьяна Петровна позволила себе сделать эту оплошность,
сдавшись на просьбы своей любимицы.
Теперь Надино платье шилось в шесть рук ранними утрами и поздними
вечерами, пока отец семейства отдыхал у себя в комнате. Тетя Таша и
Клавденька торопливо набрасывали стежки за стежками, наметывали,
прикидывали отделку, примеряли нежные облака прозрачной вуали на Наде. Даже
Шурка помогала им, как могла: она спарывала наметку, вынимала нитки,
пришивала кнопки, приметывала кружева. Одна Надя ничего не делала, слоняясь
из угла в угол, мешая работавшим праздными, ни к чему не ведущими
расспросами, критикуя каждый штрих, каждую складку.
Уже рано утром в четверг платье было готово и тщательно разглажено на
постели в Надиной каморке. Накануне с вечера было испрошено у Ивана
Яковлевича разрешение идти Наде к Ртищевым на целый день. Иван Яковлевич
разрешил на этот раз безо всяких задержек. Поправившийся было в первое
время своего пребывания на даче, он снова почувствовал теперь значительное
ухудшение в состоянии своего здоровья и почти не покидал постели.
От волнения о предстоящем ей удовольствии Надя проснулась в четверг
чуть ли не с петухами и к двенадцати часам была уже совсем готова. Она,
действительно, казалась прехорошенькой нынче. Розовое облако вуали окружало
ее хрупкую изящную фигурку, оттеняя легким заревом нежное личико, к
которому никак не мог пристать здоровый деревенский загар. Тетя Таша
собственноручно расчесала пышные белокурые волосы девочки и, заплетя их в
две косы, уложила их двумя венчиками на маленькой головке. Получилась очень
эффектная прическа. Надя то и дело заглядывала в зеркало и не могла в
достаточной мере налюбоваться собою. От обеда она, разумеется, отказалась,
говоря, что ее ждет великолепный обед в генеральском доме.
- Куда уж нам перед генеральским-то! - не могла не заметить
Клавденька, недовольная поведением Нади и ее небрежным отношением к
окружающим.
Но ее замечание даже не достигло до слуха Нади. Накинув на голову
легкий газовый шарф, из-под которого как-то особенно мило выглядывало белое
нежное личико с сияющими от удовольствия глазами, чмокнув на ходу тетку и
кивнув головою сестре, Надя быстрой птичкой выпорхнула из скромного домика.
Был уже второй час в начале, а Ртищевы приглашали ее на шоколад ровно
к двум. Надо было спешить. Впереди предстоял еще довольно продолжительный
путь к Новому Петергофу.



x x x



- Ну, наконец-то! А мы думали, что ты уже не придешь. - И Наточка
Ртищева, вся в белом, с белыми розами в волосах и у корсажа платья,
веселая, радостная, как в подобает быть новорожденной, протягивает Наде обе
руки и звонко целует ее в щеку.
- Да какая же ты нарядная и хорошенькая! - не удерживается, чтобы не
сказать, Наточка, окидывая подругу любующимся взглядом.
Сама Наточка совсем нехороша собою: у нее неправильное лицо,
вздернутый нос, слишком толстые щеки. Но глаза очень хороши: карие, добрые,
с поминутно зажигающимися в них ласковыми огоньками.
Надя польщена. Все лицо ее вспыхивает румянцем смущения и радости от
похвалы подруги. Тем более что кое-кто из присутствующих расслышал лестные
для нее, Нади, Наточкины слова.
В большой плющевой беседке, находящейся посреди сада, собралось целое
общество. Это по большей части молодежь, подростки. Красавица Нона Ртищева
сидит на председательском месте и разливает шоколад из большой серебряной
миски в изящные фарфоровые чашечки. Леди Пудлей и Митя помогают ей
хозяйничать. Гостей, помимо обычного юного общества, посещающего Ртищевых,
кроме обеих княжен Ратмировых, братьев Штейн, Зоиньки Лоренц, Софии
Голубевой и "неунывающей тройки удалой", как прозвал своих племянников
Стеблинских Петр Васильевич Ртищев, было еще человек двенадцать, совершенно
незнакомых Наде. Здесь несколько товарищей по классу Мити Карташевского,
двое пажей, одноклассников Никса и Ванечки, и две-три барышни. Все очень
нарядно одеты во все светлое, и лица у всех сияющие и довольные.
- Ура! - закричал Ванечка при виде Нади, нерешительно остановившейся
на пороге, при виде стольких чужих. - Пришли-таки; а мы думали, что вы уже
так и не придете. Я уже взял у кузины Ноны три чайных полотенца на случай
слез неутешных, а вот они и не понадобились. Ура! Вместо слез горьких
предпочитаю выпить за ваше драгоценное здоровье чашку сладкого шоколада! -
и Ванечка одним духом осушил чашку, самоотверженно обжигая себе рот и делая
изумительные гримасы.
- Ой-ой, какой смешной! - раскатилась своим безудержным смехом младшая
из сестриц-княжен, Лоло, при виде корчившего рожицы Ванечки.
- А мне так вовсе не до смеха... Этот нелюбезный шоколад пребольно
жжется, - отдуваясь и округляя глаза, дурачился мальчик.
- А ты потри себе язык мылом - от ожогов помогает прекрасно, - с
невинным видом посоветовал брату Никс.
Все рассмеялись. Сердобольная Нона предложила Ванечке лимонаду со
льдом.
- Не хочешь ли фруктов или конфет? - угощала в то же время Надю
Наточка.
- А почему вы своего брата не привели с собою? - шепотом осведомился
Митя Карташевский, придвигая Наде чашку с ароматичным дымящимся шоколадом.
"Вот еще новости - приводить с собою Сережу: да он двух слов связать
не сумеет в обществе, да и костюма у него нет подходящего", - вихрем
пронеслось в белокурой головке Нади, но она только любезно улыбнулась в
ответ на слова Мити и пробормотала что-то о несуществующем недомогании
брата.
- Однако, mesdames et messieurs, я возвращаюсь к прерванному рассказу,
- весело провозгласил Никс, обводя сверкающими глазами все юное общество.
- Да, да, Никс, расскажите, расскажите! Как все это интересно! -
подхватило хором несколько детских голосов.
- Вы пришли как раз в то время, m-lle Надин, - обязательно пояснила
Наде ее соседка княжна Ася Ратмирова, - когда Никс только что рассказывал
нам про свою поездку ночью в гондоле по венецианским каналам. Это так
очаровательно!
Ася не выговаривает буквы р, и это легкое грассирование удивительно
шло к ее типу.
"Непременно надо будет попробовать начать говорить так же, - решает в
глубине души Надя, - а манеру ходить и слушать собеседников надо перенять у
Ноны Ртищевой, и прическу тоже у Ноны".
- Так вот, господа, - между тем возобновляет прерванный появлением
Нади рассказ Никс, - представьте себе кусок синего бархата наверху, над
вашими головами, усеянный звездами, точно мантия какого-то императора. Не
помню, у какого именно, но у одного из императоров со слов истории была
такая мантия...
- Но она была заткана, увы, не звездами, а пчелами, и цвет ее был не
синий, а красный, - решается блеснуть своими познаниями Софи, - и была она
у Карла V.
- Браво! Двенадцать с плюсом! - приходит в неожиданный восторг Ванечка
и хлопает в ладоши, бурно выражая свое одобрение.
Софи густо краснеет.
- Я великолепно помню историю! - ни к селу ни к городу вырывается у
нее.
- Внимание, mesdames et messieurs, внимание! - командует Наточка и
стучит чайной ложкой по столу.
- Так вот, - продолжает Никс, - небо - синий бархат с алмазными
звездами. А каналы - вы ведь знаете, что вся Венеция изрезана ими -
черные-пречерные, как чернила, и по ним снуют не менее черные острокосые
лодки, и все с крышами. На носу стоит гондольер, всегда очень небрежно и
красиво одетый, и если дадите ему несколько лишних сольди на водку, он вам
споет. Голоса у них - ну, просто соловьиные, и самые слова - такая же
музыка! Вы плывете, тихо покачиваясь, как в колыбели; по обе стороны канала
высятся дворцы, красивые здания; целые арки и кружевные ажурные мосты
переброшены с одного берега на другой. В лунные ночи все это кажется
какою-то сказочной обстановкой, какою-то декорацией к изумительной
волшебной сказке.
- Восхитительно! - хором кричат дети, прерывая рассказчика.
- Pracht schon! (Великолепно) - неожиданно вырывается у
братцев-близнецов, всегда в минуты особенно повышенного настроения
переходящих на свой родной язык.
Даже застенчивая Зоинька и та бормочет какое-то одобрение себе под
нос, увлеченная рассказом.
- А мне, представьте, все это вовсе не нравится, - чистосердечно
сознается Маня Стеблинская, вызывая негодующие "ахи" и "охи" у окружающих.
- Когда мы были в Венеции, мама и Никс возмущались моей нечуткостью,
неумением понимать красоту. Ну, а что же это за народ, что за город,
посудите сами, где ни в лаун-теннис, ни в футбол не играют и где
единственный спорт это - бестолковое шнырянье по каналам взад и вперед без
устали. Покорно благодарю. То ли дело наша Русь-матушка! - и смуглое лицо
Мани проясняется улыбкой.
- Молодчинище сестричка у меня! Я присоединяюсь к твоему мнению, Маня,
- и Ванечка так энергично хватает и трясет руку сестры, что та морщится от
боли.
- Варвары! - смеется Никс, - не для них красивые памятники искусства:
ничего они не понимают, одно слово, чемпионы мира.
Все смеются. Софи с кислой улыбкой обращается к княжне Асе.
- А вы не были в Венеции? - спрашивает она, ломаясь.
- Нет, мы проживаем за границей исключительно только на водах, где в
летний сезон лечится наша maman, - отвечает, мило картавя, старшая княжна.
- Да? А мои родные живут почти безвыездно в Ницце, - говорит Софи и
принимает гордый вид, поджимая губы. Сейчас она кажется очень смешною Наде.
Положительно Софи напоминает ей какую-то нахохлившуюся птицу, и, поймав это
неожиданное сравнение, Надя не выдерживает и фыркает в салфетку.
Все смущены. Софи взбешена. Ох, уж эта негодная девчонка! Еще в
институте она, Софи, не выносила этой Таировой, лентяйки, каких мало,
грубиянки вдобавок и ужасной мужички по манерам. Сейчас же она просто не
переносит ее, ее гордого вида, ее розового платья, ее белокурых, вьющихся
от природы волос. Как она смеет смеяться, не верить Софи, это ничтожество,
эта мещанка! Ее надо проучить, во что бы то ни стало, да, да, проучить,
указать ей свое место. Залетела ворона в высокие хоромы... Так подожди же,
будешь помнить меня! И, впиваясь в глаза Нади злым, недоброжелательным
взглядом, Софи вызывающе спрашивает ее:
- А ты в каких местах бывала за границей, Надин?
Точно варом обдает Надю. Из ложного стыда она ни за что не признается
в том, что никуда не выезжала из Петрограда, из двух своих крошечных
комнатушек на Песках. Но как сказать об этом? Как отстать от всех этих
богатых молодых людей и барышень, изъездивших, очевидно, всю Европу.
Конечно, это позор для нее, Нади, сознаться им всем в своем невежестве. И
точно кто дергает в эти минуты за язык Надю. С явным задором смотрит она в
лицо своему врагу, Софи, и, краснея, как кумач, отвечает первое, что
приходит ей в голову:
- Я была в Дрездене. Ну, да в Дрездене... конечно.
Тонкая усмешка проползает при этом ответе по лицу Софи, и глаза ее
насмешливо улыбаются тоже.
- Вот как, успела побывать в Дрездене? Счастливица! - говорит она,
окидывая Надю тем же насмешливым, пронизывающим насквозь взглядом. - Ты,
значит, видела там знаменитую Сикстинскую Мадонну? Побывала в музее
Цвингера? Вот счастливица! Расскажи же нам, расскажи.
- Расскажите, расскажите, Надя! Ведь это одна из лучших картинных
галерей мира, - не подозревая злого умысла Софи, подхватывают
присутствующие. Даже взрослая Нона принимает участие в общей просьбе. Она
так много слышала о музее Цвингера вообще и знаменитой Сикстинской Мадонне
в частности, и ей хочется послушать про этот редкий по красоте памятник
искусства.
Теперь Надя готова провалиться сквозь землю. Все смотрят на нее в
ожидании ее рассказа. Все ждут. И колючая игла раскаяния уже сверлит ее
душу. Сердце екает ежесекундно. Зачем она солгала, зачем? Вся малиновая от
стыда, с пылающими щеками, с растерянно-мечущимся взглядом, она достойна
всяческого сожаления сейчас.
Инстинктом доброй, отзывчивой души Наточка Ртищева догадывается, в чем
дело. К тому же она помнит великолепно, что Надя никогда не выезжала из
Петрограда, а следовательно, никогда не была в Дрездене, и, стало быть,
надо ее выручить во что бы то ни стало, сейчас же, сию минуту. Бедная Надя!
Глупенькая! Зачем она выдумывает и лжет?
- Господа, тому, кто желает узнать подробности о редкостях Дрездена, я
попрошу papa передать одну очень интересную книгу путевых впечатлений,
благо она у него есть. А Надю оставьте в покое. Она, очевидно, совсем еще
маленькой девочкой посещала Дрезден и, таким образом, не может помнить
Сикстинскую Мадонну, а вы пристали к ней, точно экзаменаторы! -
авторитетным тоном заявляет Надина спасительница.
- И правда пристали, - со смехом соглашается с кузиною Никс.
- Как экзаменаторы! - хохочет смешливая Лоло.
- Я предлагаю сыграть партию в крокет! - поднимает голос Маня
Стеблинская.
- Отличная идея! - подхватывает Митя Карташевский, - бегу расставлять
воротца.
Но Софи не так приятно выпустить из рук свою жертву, раз она имеет
возможность еще помучить Надю. Ее глазки, как два жала, впиваются в глаза
Нади, а язвительная улыбка снова скользит по губам, когда она говорит
громко и раздельно, на всю беседку:
- Не беда еще, Надин, что ты не бывала в Дрездене, потому что,
насколько мне помнится, ты там никогда не была, действительно, но зачем ты
солгала теперь, вот что скверно!
Надя вспыхивает, как от удара бича, при этих словах Софи. И Нона и
Наточка Ртищевы смущены не меньше.
Какая она злая и черствая, эта Софи! Какая безжалостная!
Добренькой Наточке до слез жаль Надю, которая близка к тому, чтобы
разрыдаться от стыда и отчаяния. Единственное спасение заключается теперь в
том, чтобы занять воображение молодежи чем-нибудь отвлеченным, заставить их
забыть поскорее неприятный инцидент с Надей. И, схватившись за крокет, как
за последний якорь спасения, Наточка увлекает с преувеличенной суетливостью
все юное общество в сад.


Глава VII

Пестрый день кончается самым неожиданным образом

К семи часам вечера съехались взрослые гости. Обед сервировали на
огромной террасе с цветными стеклами, сплошь уставленной кадками с цветами.
Наде никогда не приходилось видеть такого пышного убранства.
Блестящее, словно только что вынутое из витрин магазина, серебро, тонкий
хрусталь, изящный дорогой фарфор, и все это было перемешано с гирляндами
цветов, обвивавших стол. Вазы с фруктами, конфетами, ягодами и букетами роз
находились посередине. Широко раскрытыми от удивления и восторга глазами
Надя смотрела на всю эту роскошь. Она почти забыла, под влиянием новых
впечатлений, пережитый ею за шоколадом неприятный инцидент, и только при
взгляде на Софи девочка вздрагивает от ненависти и злобы и дает себе
мысленно слово отплатить так или иначе этой "противной Голубихе", как она
называет про себя Софи.
Приятным сюрпризом является для гостей оркестр военной музыки,
спрятанный в соседнем помещении за верандой.
Ровно в семь часов оркестр грянул туш, и все разместились вокруг
роскошно убранного стола. Дети заняли места на дальнем конце своею группою,
под ближайшим начальством леди Пудлей. Ванечка сел по одну сторону Нади,
Ната по другую. Против них поместилась ненавистная Наде Голубева, между
старшею княжною и Митей Карташевским, которому Наточка строго-настрого
приказала неустанно следить за обеими "враждующими сторонами" и
предупреждать во что бы то ни стало возможные произойти инциденты.
В начале обеда Надя чувствовала себя не совсем удобно. История с
дрезденской поездкой не выходила у нее из головы. Да и к тому же из
самолюбия она отказывалась от некоторых блюд, которых она совсем не умела
есть, и искренно боялась признаться в этом окружающим. И настроение ее
заставляло желать лучшего. Однако веселый, жизнерадостный Ванечка, ее
сосед, сумел-таки снова возвратить Наде ее прежнее оживление. И к десерту
Надя разошлась совсем. Пришлось выпить бокал искрящегося шампанского,
которого, ради торжественного случая, предложили и детям, и вино с первого
же глотка с непривычки ударило Наде в голову.
- Не пейте, не пейте больше, - голова заболит, - предупредила Надю
по-французски леди Пудлей, незаметно, но зорко следившая со своего места за
молодым поколением.
Но остановить Надю было уже не так легко. Ванечка поминутно чокался с
нею до тех пор, пока девочка не осушила всего бокала до дна.
- Вот это по-нашему, по-молодецки! - похвалил девочку пажик.
Теперь Наде стало весело-весело, как никогда. Неудержимо хотелось
болтать и смеяться безо всякой причины.
Оркестр снова заиграл туш. Кто-то из взрослых гостей поднялся с места
и провозгласил здоровье молоденькой новорожденной. Смущенная и пылающая
румянцем удовольствия, Наточка стала обходить стол и чокаться со всеми.
Вслед за тем пили за здоровье генерала и Елены Дмитриевны.
С разрешения леди Пудлей дети тоже поднялись со своих мест и пошли
чокаться с хозяевами дома.
- Боже мой! Какая непростительная оплошность! - вскричал Ванечка,
бросая взгляд на пустой бокал в руке Нади. - У вас нет больше шампанского,
чем же вы будете чокаться с Петром Васильевичем и Еленой Дмитриевной, а? -
и, подозвав лакея, Ванечка незаметно для взрослых попросил его наполнить
снова Надин бокал.
- Не надо, Ванечка, не надо! - слабо протестовала Надя и вдруг увидела
устремленный на нее презрительный взгляд Софи. Этот презрительный взгляд и
насмешливая улыбка снова напомнили Наде происшедший нынче неприятный
инцидент за шоколадом, и в душе ее закипела буря по адресу виновницы,
доставившей ей эту неприятность.
И Надя храбро подставила свой бокал лакею, который и наполнил его до
краев. Теперь девочка, высоко держа полный до краев бокал в руке, стала
осторожно пробираться, лавируя между присутствующими, к противоположному
концу стола, где находились хозяева.
- Вот вы где, наконец, маленькая фея! Наконец-то я добралась до вас!
Но вы очаровательны нынче, моя крошка, совсем настоящая маленькая
волшебница, соткавшая себе наряд из розовой зари! - слышит позади себя Надя
уже знакомый ей голос.
Она быстро останавливается и оборачивается назад.
Анна Ивановна Поярцева, в нарядном шелковом светло-лиловом платье,
обшитом настоящими старинными кружевами, которым нет цены, с огромными
бриллиантами в ушах и на груди, смотрит на девочку с ласковой улыбкой. Ее
полные, рыхлые щеки раскраснелись от жары и обеда, а толстые, белые, все
унизанные драгоценными кольцами руки протягиваются навстречу Наде.
- Очень, очень рада вас снова повидать, милушка, - своим певучим
голосом говорит Поярцева и, наклонившись к Наде, целует ее просиявшее лицо.
- А вот что вы пренебрегаете мной - старухой, так это нехорошо. Чтобы
заглянуть ко мне, поглядеть на мое житье-бытье, авось не соскучитесь.
- Мерси, я приду непременно... - сконфуженная и польщенная, говорит
Надя и, отвесив традиционный реверанс старой даме, направляется к своему
месту.
Ее путь лежит мимо Софи Голубевой. Вот она, эта ненавистная Софья с ее
всегда язвительной улыбкой и насмешливыми глазами. Она, кажется, и сейчас
все так же насмешливо смотрит на приближающуюся к ней Надю, и маленькие ее
глазки презрительно щурятся на нее. Ага, если так, хорошо же, будешь
помнить меня! - неожиданно решает Надя и, поравнявшись со стулом Софи,
роняет как бы нечаянно полный доверху бокал с вином на колени последней, на
ее белое, все в нарядных воланах шелковое платье.
- Ах! - вырывается изо рта испуганной Софи. - Ах, мое платье, мое
бедное платье! - кричит она с неподдельным отчаянием.
- Воды! Льду сюда! - отдает коротко приказание не менее своей дамы
смущенный Митя засуетившимся около них лакеям.
Софи делается сразу центром внимания "детского конца" стола. Леди
Пудлей помогает ей оттирать мокрые пятна салфеткой. Нона передает лед.
Наточка советует переодеться после обеда в одно из ее платьев, а это тотчас
же, не теряя ни минуты, отослать в чистку. Все волнуются, спорят, горюют,
подавая советы. Одна Надя нимало не смущена; она преспокойно садится на
свое место и отсюда следит за Софи, мстительно радуясь ее несчастью.
Случайно глаза Голубевой встречаются с ее, Надиными, глазами. Еще секунда
наблюдения, и Софи догадывается обо всем.
Конечно, Надя вылила умышленно ей, Софи, на колени свой бокал с
шампанским. Конечно, она хотела причинить крупную неприятность ей, Софи.
Теперь уже в этом для нее нет никакого сомнения. Ее лицо бледнеет от
негодования и гнева, маленькие глазки сверкают бешенством.
- Ты сделала это нарочно! Ты сделала это нарочно! - говорит она,
прожигая Надю злым, негодующим взглядом.
- Вот выдумала! Какой вздор! - смеется в ответ не совсем естественным
смехом на такое обвинение Надя.
- Но ты даже не извиняешься! - продолжает возмущаться Софи.
- А ты разве извинилась передо мною, когда... - начинает вызывающе
Надя и неожиданно обрывает на полуфразе свою речь: говорить дальше, значит,
напоминать снова, оживить в памяти присутствующих происшедший в беседке
случай, а это ей, Наде, не улыбалось вовсе.
Но Софи уже догадалась, о чем хотела напомнить ей Надя, что она хотела
сказать.
- Ну да, не извинилась, - говорит она резко, - ну да... В чем же тут
моя вина? В том, что я сказала правду, что ты не бывала за границей, а
солгала, что была. Теперь скажу еще больше: ты злая и скверная девочка, и
тебя за дело исключили весною из нашего института. За нерадение и леность
исключили. Но, кроме того, ты еще и зла. Завтра же я расскажу твоей сестре
Клавдии о том, как ты поступила со мною. Она каждую неделю бывает у нас,
приносит белье, которое метит для моей мамы. Она очень милая, твоя сестра
Клавденька, и совсем не похожа на тебя. Тихая, обходительная, вежливая
такая... Да, я ей все расскажу, потому что вижу отлично, что ты умышленно,
по злобе испортила мой костюм.
Как хорошо, что в эти минуты музыка играет особенно громко и гости, по
приглашению хозяев, отодвигают стулья, оставляя обеденный стол. Никто,
кроме ближайших соседей, не слышит взволнованной речи Софи. Но и тех, кто
успел уловить краем уха ее слова, слишком достаточно. Наде кажется в эту
минуту, что пол выскальзывает у нее из-под ног и вся веранда с обеденным
столом и нарядною толпою гостей заколыхалась, как корабельная палуба. О,
негодная, злая, противная Софья, как она метко отомстила ей!
Надя стоит в нерешительности, раздавленная, смущенная, совершенно
уничтоженная, не зная, что делать, что предпринять. Жгучий стыд, обида и
гнев, овладевают целиком ею и лишают девочку всякой сообразительности.
Так проходит минута, другая... Вдруг она неожиданно вскакивает со
своего места, закрывает руками пылающее лицо и, опрокинув подвернувшийся ей
под ноги стул, стремительно убегает за дверь террасы.



x x x



Все так же стремительно несется Надя по аллее к выходу из сада
Ртищевых; и ее мысли несутся вместе с нею, мысли, которые жгут мозг и
заполняют мучительным стыдом всю ее душу.
Нет, нет, она умрет скорее, нежели позволит себе вернуться назад.
Какой стыд! Какой ужас! Эта ненавистная Голубева не пощадила ее, Надю. Так
и отрезала: "исключили из института", и про Клавденьку еще ужаснее вышло:
"она метит для моей мамы белье". Какой срам! Какой срам! Все это слышали,
все: и взрослые и дети. Никто не пожелает теперь общества Нади - сестра
портнихи-метельщицы, да еще выключенная из института. Куда как хорошо!
Блестящее знакомство для Наточки Ртищевой и ее друзей, нечего сказать!
Нужно сознаться, к стыду Нади, что не столько факт огласки ее
исключения из института мучает девочку, сколько то обстоятельство, что Софи
открыла нелестное, по мнению Нади, общественное положение Клавдии.
Метельщица, которой платят деньги за ее работу богатые люди! Вот так
сестра! Мелочная, изуродованная чтением пустых книжонок и не менее их
пустыми мечтами о несуществующей жизни, избалованная бездельем праздная
натура Нади сейчас ярко высказалась во всей ее неприглядной наготе.
Невыносимо страдая от ложного самолюбия, она готова была действительно
умереть сейчас после разоблачения Софи или, по крайней мере, убежать
далеко-далеко куда-нибудь на край света, где она не увидит никогда больше
ни Наточки, ни Стеблинских, ни Ртищевых, никого из тех, кто был свидетелем
"ее позора".
- Надя! Наденька! Да куда же вы? Вот так прыткость! Едва догнал... Что
с вами? Да вы, кажется, серьезно расстроены, Надя? Вздор какой! Неужели же
из-за Софи? Но ведь всем известно, что это за язвительная особа! Бросьте
обращать на нее внимание, Наденька, давайте-ка лучше вашу лапку, и идем
обратно. Скоро танцевать начнут.
И Митя Карташевский, взяв Надю за руку, всеми силами старается увлечь
ее назад к даче. Девочка уже успела добежать до калитки... Уже распахнула
ее, когда Митя, словно из-под земли, вырос перед нею. Надя видит доброе
честное лицо юноши, его сочувствующую улыбку и колеблется на минуту.
"Что, если пойти, вернуться обратно? Может быть, никто и не слышал,
кроме этого Мити да ближайших соседей по столу, что говорила Голубева. А
между тем там будут танцевать, веселиться... О, танцы, бесспорно, рассеют
ее. Она еще и в институте так любила кружиться под музыку. Что, если..."
- Ну же, решайтесь поскорее, Надя. А я прошу вас оказать мне честь
протанцевать со мною первую кадриль. - И шутливо, с улыбкой, Митя
подставляет калачиком руку Наде.
Эта улыбка и шутливый тон как-то сразу меняют настроение девочки. -
Что это? Новая насмешка? "Оказать честь" ей, сестре метельщицы, ничтожной,
бедняге, нищей... Ей, исключенной из института? Нет, она не позволит так
смеяться над собою! Она им покажет, что с нею нельзя так говорить!
И, снова закипая беспричинной уже на этот раз обидой и гневом, Надя с
силой отталкивает от себя Митю, нимало не ожидавшего такого ответа, и резко
кричит ему в лицо:
- Отстаньте! Я никого не хочу видеть, слышите? Все вы гадкие,
противные, насмехаться умеете только. Ненавижу вас всех. Ненавижу, да, да,
да, да! - сильно рванув калитку, она не менее сильно хлопает ею и вихрем
несется дальше.
"Вот тебе раз! Что за странная особа! - опешив и совершенно смущенный
от неожиданности, недоумевающе глядя вслед удаляющейся фигуре, мысленно
резюмирует Митя. - И однако, с чего она взбесилась снова? А Бог с нею. Не
понимает доброго отношения, пусть сама кается потом... Пусть скучает одна
дома, пока мы будем веселиться. Сама виновата во всем, капризная,
взбалмошная девчонка!" И, совершенно успокоенный, с чистою совестью, Митя
возвратился на дачу к своим друзьям.