Между тем Надя, выскочив за калитку Ртищевой дачи, понемногу приходит
в себя. Отбежав еще немного, она успокаивается. Здесь неподалеку, на
бульваре, под деревом стоит скамейка, на нее и опускается девочка. Ей не
хочется домой. Как бы то ни было, здесь все же лучше, нежели дома. Дома
увидят ее расстроенное лицо, будут допытываться, конечно, о причине такого
раннего возвращения. Что она им всем скажет? Чем это все объяснит? Но что
это, однако? Не музыка ли? Ну, да музыка, конечно, - играют вальс там, на
даче Ртищевых, начались, очевидно, танцы. А она здесь одинокая, забытая
всеми, такая несчастная Надя... Господи, какая тоска! Никому, решительно
никому нет до нее дела. Она точно пленная принцесса из заколдованного замка
слышит в своей башне, как веселятся и радуются люди там, за стеной. Совсем
как пленная принцесса! Нестерпима ее тоска, ее мука... Когда-то еще суждено
прийти за нею доброй волшебнице, ударить магическим жезлом и разрушить
оковы чародея!
И мечты уносят девочку далеко-далеко от действительной жизни. Она -
принцесса. Дача Ртищевых - дворец ее короля-отца. Там ждут ее, молодую
принцессу. Но злой колдун держит ее в плену. Эта скамейка - ее темница.
Пока не явится ее крестная мать, добрая фея, - прочны будут цепи плена
бедняжки-принцессы и долго-долго будет томиться она в замке злого колдуна.
Мечты плывут за мечтами в белокурой головке девочки... Грезы, одна
другой пленительнее, одна другой замысловатей, проносятся в ней пестрой,
радужной вереницей. Целое царство грез, целый мир их. В него покорно и
трепетно погружается Надя.
Теперь она уже ничего и никого не видит и не слышит. Не замечает, как
от дачи Ртищевых, мягко шурша шинами колес, отъезжает коляска, как неслышно
катится она по бульвару, как неожиданно останавливается она перед скамьею,
на которой сидит в глубокой задумчивости Надя... Из коляски выходит полная
пожилая дама в лиловом платье, отделанном дорогими брюссельскими кружевами.
- О чем задумалась, моя очаровательная розовая фея? - слышит словно
сквозь сон Надя знакомый голос и, точно просыпаясь, внезапно вскакивает со
скамейки. Перед нею стоит, склонившись, Анна Ивановна Поярцева.
- Вы что же это, деточка, здесь мечтаете одни? Я даже глазам своим не
поверила... Все там танцуют, веселятся, а она, самая очаровательная, самая
прелестная из них, здесь скучает в одиночестве. Я-то раньше домой
собралась, устала, признаться, душно там у них, гостей много, ну а вы-то,
малютка почему сбежали сюда?
- Голова болит... - солгала сконфуженная Надя.
- Голова болит? - сочувственно протянула Поярцева. - Бедняжечка... - и
она положила на лоб Нади свою большую пухлую руку.
От этой мягкой руки на девочку повеяло приятной теплотой, а от слов
Поярцевой - лаской и сочувствием. Долго напряженные нервы не выдержали, и
Надя неожиданно разрыдалась навзрыд.


Глава VIII

Во дворце доброй волшебницы

- О чем, деточка милая, о чем?
Глаза Анны Ивановны, устремленные в лицо Нади, полны тревоги и
нежности. Ей бесконечно жаль эту хорошенькую, очевидно, кем-то обиженную
девочку, завладевшую симпатией ее, Анны Ивановны, с первой же минуты
встречи.
- Наденька, милая, о чем?
Ласковый голос Анны Ивановны, ее нежная рука, осторожно и любовно
поглаживающая белокурую головку, - все это лучше всякого целебного
лекарства успокаивает Надю. Ее слезы постепенно высыхают; всхлипывания
прекращаются мало-помалу, и улыбка, делающая ее капризное личико таким
прелестным, снова появляется на губах...
- Ну, вот. Так-то лучше. Проглянуло солнышко ясное. И зачем плакать,
спрашивается, когда жизнь так хороша? Если и обидел кто, так есть же и
другие люди на свете, которые помогут позабыть обиду. А от головной боли я
найду для вас средство. Вы сядете сейчас со мною в экипаж и прокатитесь по
свежему воздуху, потом заедем ко мне на дачу, я вам дам лекарство, ментола
- натереть виски и крепкого чая непременно, а потом отвезу домой. Согласны,
Наденька?
Еще бы не согласна! Острая радость, целая волна безграничной радости
заливает сердце девочки. Как она счастлива, как безумно счастлива сейчас!
Все обиды и унижения - все забыто. Явилась добрая волшебница, взмахнула
палочкой и в один миг разрушила все черные оковы злого колдуна. Теперь она
повезет в свой дворец ее, Надю, повезет в своем нарядном экипаже... Все
будут смотреть на них, завидовать ей. Анну Ивановну Поярцеву все знают
здесь в Петергофе; она богачка, миллионерша, знакомства с нею добиваются
очень многие важные господа. А она. Надя Таирова, скромная, бедная Надя,
проедется в ее экипаже, будет пить чай в ее доме и пользоваться
гостеприимством и заботами такой значительной особы!
И белокурая головка Нади начинает приятно кружиться.
"Как жаль, что Ртищевы и их гости, с этой противной Голубихой
включительно, не увидят ее, Надиного, триумфа, не увидят ее триумфального
отъезда в нарядном экипаже миллионерши! Но зато свои увидят: тетя Таша,
Клавдия, Шурка, Сергей... Вот-то разинут все рты от удивления! Вот вам и
Надя, вот вам и лентяйка и выключка, а какое знакомство завести сумела!"
И, не чувствуя ног под собою, Надя, при помощи выездного лакея, села в
коляску подле своей новой приятельницы. Кучер-англичанин слегка тронул
бичом лошадь, и коляска мягко покатилась по аллее бульвара.
Наде искренне казалось теперь, что добрая волшебница увозит в своей
дворец освобожденную от чар злого кудесника принцессу. Действительность
исчезла снова, и начинались мечты...



x x x



Эти мечты продолжались и тогда, когда модная нарядная коляска Анны
Ивановны Поярцевой, объехав весь Петергоф, к полному удовольствию Нади,
остановилась перед роскошною дачею, похожею на дворец.
Действительно, на дворец доброй волшебницы! Когда Надя, легко и быстро
выпрыгнув из коляски, под руку с Анной Ивановной шла по длинной аллее,
усыпанной гравием, обитой с обеих сторон тонкими обшивками цветочных
куртин, со статуями среди них мифологических богинь и богов, - девочке
искренно казалось, что она из реальной жизни переселяется в мир мечты и
сказки.
Два лакея во фраке встретили их на пороге красивой зеленой двухэтажной
дачи затейливой архитектуры, с балкончиками, башенками, с цветными стеклами
и бельведером. Стеклянная терраса, вся заставленная бочками с красивыми
тропическими растениями, с прелестною, несколько вычурною мебелью,
показалась верхом совершенства в смысле убранства совершенно ошалевшей от
радости Наде. Лишь только она вместе с хозяйкой переступила порог этой
террасы, как целая свора маленьких собачонок, самых разнородных пород, с
заливчатым лаем бросилась к ним навстречу.
- Ай! - вскрикнула от неожиданности Надя, инстинктивно хватаясь за
руку Поярцевой.
- Не бойтесь, не бойтесь, деточка. Эти прелестные зверьки вас не
тронут, - поспешила успокоить свою гостью Поярцева. - Ами! Бижу! Леда!
Тубо! На место! Где ваше место? - прикрикнула на собак Анна Ивановна.
И белые шпицы, и миниатюрная левретка Заза, и мопсы Пупсик и Нусик, и
черный пудель Макс, и мохнатая болонка Леди - все сразу поджали хвостики
при этом властном окрике хозяйки.
- Входите, моя милушка, входите. Они не кусаются, - любезно говорила,
обращаясь к Наде, Анна Ивановна пропуская девочку вперед.
В освещенной ярким электрическим светом гостиной Надя остановилась как
вкопанная. Никогда еще ни в одном из прочитанных ею романов не приходилось
девочке встречать что-либо хоть сколько-нибудь похожее по описанию на такую
окружающую ее теперь обстановку. Если на стеклянной террасе количество
цветов поразило Надю, то здесь в гостиной, огромной комнате, с нежными,
изумрудного цвета тоном под стать свежей молодой зелени, диванами,
кушетками, креслами и пуфами, с таким же пушистым, похожим на газон, ковром
во всю комнату, - количество пальм, рододендронов, олеандров и других
экзотических растений делали помещение похожим на сад. А по стенам ее,
между картинами в золотых рамах, изображающих по большей части животных и
пернатое царство во всех видах и позах, висели клетки с канарейками,
большие и маленькие, но все безусловно красивые и изящные, под стать
обстановке этой удивительной комнаты. Посреди нее находился высокий стол с
огромною клеткою, похожею на игрушечный дом. В ней, на жердочке, важно
чистя себе клюв лапкой, сидел большой пестрый попугай.
Лишь только переступила порог этой комнаты Надя следом за хозяйкой,
как попугай закричал резким голосом, заглушая голоса щебечущих, несмотря на
позднее время, канареек:
- А попочке нынче не дали молочка! Не дали молочка попочке! Не дали!
Не дали!
- Неужели без молока оставили Кокошу? - тревожно обратилась Анна
Ивановна к сопровождавшим ее лакеям.
- Никак нет-с, барыня, они-с все получили, что им полагается, -
поспешил ответить один из слуг.
Анна Ивановна посмотрела на него строгим взглядом.
- Ой, не путаешь ли? Позови-ка лучше сюда Лизаньку; я добьюсь от нее
толку.
- Я тут, благодетельница, чего изволите? - услышала Надя чей-то
тонкий, сладко-певучий голосок.
- Послушай, Лизанька, ты поила Коко молоком нынче? - так же строго
осведомилась Анна Ивановна у невысокой, худой, даже костлявой девушки лет
восемнадцати, с некрасивым веснушчатым лицом и маленькими неспокойно
бегающими глазками.
Одета она была очень чисто, но просто в темное платье и черный
передник с карманами, а жиденькие бесцветные волосы девушки были закручены
небольшим жгутом на макушке.
Лизанька вдруг стремительно нагнулась и, подобострастно схватив пухлую
руку Поярцевой, прижалась к ней губами.
- Как можно, как можно мне манкировать своими обязанностями,
благодетельница? Да что я ума лишилась разве? Разве не помню я денно и
нощно о том, что мне надо о вас вечно Бога молить, что вы меня, бедную,
сирую призрели, напоили, накормили... Так ужели же я вам черною
неблагодарностью отплачу? - певуче затянула девушка.
- Ну, довольно, довольно, пошла-поехала... скучно это, - нетерпеливо
отмахнулась от нее благодетельница. - Вот познакомься-ка лучше с Наденькой
Таировой, нашей милой гостьей.
Лизанька, все время, с первого же появления Нади, не спускавшая с нее
зорких, словно нащупывающих глаз, теперь вся так и всколыхнулась, так и
заходила ходуном вокруг Нади.
- Ах, красавица! Ах, душенька! Ах, ангелочек Божий! - простонала она в
избытке восторга и, стремительно бросившись к Наде, подобострастно чмокнула
ее в плечико.
Надя сконфузилась.
- Что вы! Что вы! Лучше так поздороваемся... - пробормотала она,
протягивая руку Лизаньке.
Но та, не поняв умышленно или случайно этого движения, чмокнула ее и в
руку, Надя растерялась совсем.
Между тем под тявканье не совсем еще угомонившихся собачек, под
оглушительный щебет канареек, принимавших, очевидно, яркое электрическое
освещение комнаты за дневной солнечный свет, и под назойливые крики не
перестававшего жаловаться попугая, Анна Ивановна рядом других, менее
оригинально, но еще более роскошно убранных совсем не по-дачному комнат
провела свою юную гостью в столовую.
Здесь, в огромной горнице, отделанной под дуб, с массивными буфетами и
горками, сплошь уставленными дорогим фамильным серебром, тонким хрусталем и
фарфором, за длинным, убранным для чая обеденным столом, освещенным ярко
горящей люстрой, сидели три женщины в скромных, темных, но таких же
изысканно чистых, как у Лизаньки, платьях.
При появлении Анны Ивановны и Нади они встали со своих мест и
вереницей двинулись им навстречу.
- Добрый вечер, благодетельница, - запела седая, подслеповатая
старушка в очках и в старомодном, с широкой пелериной, платье, с
чепчиком-наколкой из черных же кружев на голове, какие носятся мелкими
чиновницами. - А мы-то ждали вас!
- Ждали-ждали! - в тон ей проговорила другая пожилая женщина,
удивительно напоминающая уже знакомую читателям Лизаньку, с такими же, как
и у той, бегающими, беспокойными глазками.
- Нынче Пупсик чуть не заболел, - отрывисто проговорила еще очень
молодая, но очень толстая, не по возрасту рыхлая особа, с наивным, ничего
не выражающим румяным лицом и выпуклыми большими, тоже ничего не говорящими
глазами.
- Пупсик? болен? - вся так и встрепенулась Анна Ивановна.
- Чуть не заболел, благодетельница, - запела седая старушка в очках,
перебивая толстушку, открывшую уже, было, рот для отчета. - А все Кленушка
эта пучеглазая, опять обкормила крендельками собачонку.
- Ничего не обкормила, уж вы сочините тоже! - буркнула Кленушка, и
красные, как румяные яблочки, щеки ее стали еще краснее.
- Ей бы только о своем желудочке думать, а о любимчиках ваших и горя
мало, - съязвила вторая приживалка, как две капли воды похожая на Лизаньку.
- Да что вы привязались ко мне? - сердито забормотала Кленушка. -
Здоровехонек Пупсик, что вы придумываете? Только при гостье срамите меня, -
и толстушка, мельком взглянув смущенными глазами на Надю, протянула ей руку
дощечкой, как обыкновенно это делают простолюдины.
- Вот, Наденька, мой друг, познакомьтесь с моей гвардией, - беря за
плечи девочку и подвигая к трем женщинам, проговорила Анна Ивановна. - Вот
Домна Арсеньевна, за хозяйством моим смотрит, - указала она на старушку в
очках. - А вот Ненила Васильевна, мать Лизаньки, она за канарейками
ухаживает. А это Кленушка, она немногим разве старше вас, ей всего
шестнадцать лет только; я ее поставила присматривать за собачками. А это
Наденька Таирова, моя любимица, - назвала она присутствующим Надю.
- Ангел-барышня! Красоточка! Конфетка бонбоньерная! Ах, душенька, с
каким вкусом платьице сшитое на вас! И волосики-то, ровно лен! Королевна,
одно слово! - восхищались наперегонки Надею обе старушки, льстиво
заглядывая ей в глаза, в то время как Лизанька уже хлопотала у чайного
стола, а Кленушка самым бесцеремонным образом разглядывала Надю.
Самой Наде было и неловко, и приятно в одно и то же время от такого
рода похвал. Головка ее кружилась все больше и больше с каждым мгновением.
Ей положительно все нравилось здесь: и сама оригинальная хозяйка,
оставившая в своем доме пережитки русской барской старины с суетливою
льстивою толпою приживалок и прислуг; нравилось и само убранство дома и
этот чайный, ярко освещенный и заставленный всевозможными вкусными яствами
стол. Она успела проголодаться во время прогулки в экипаже и теперь с
удовольствием убирала за обе щеки и вкусные сандвичи, то и дело
подкладываемые ей на тарелку Лизанькой, и печенье, и варенье, и сладкие
пирожки, предлагаемые экономкой Домной Арсеньевной.
Пока Надя ела и пила чай, приживалки продолжали в это время
восторгаться, не сводя с нее глаз:
- Господи, глазки-то, глазки какие!
- А цвет лица! А волосы! Неужели же сами по природе так вьются?.. Не
завиваете?
- Ах ты, Создатель мой, и родятся же такие на свет хорошенькие да
пригоженькие!
- Вот видите, Надин, как вас принимает моя гвардия, - ласково
улыбалась девочке Анна Ивановна и погладила ее по головке.
Надя только краснела в ответ и сияла от удовольствия. Она чувствовала
себя в положении рыбы, попавшей из маленькой банки в большой студеный
бассейн. Покончив с чаем, позабавившись вдоволь собачками, теперь уже
окончательно притихшими здесь в столовой и в чаянии подачки разместившимися
вокруг Надиного стула с виляющими хвостиками, - девочка сказала, что ей
пора домой.
Анна Ивановна протянула было руку к звонку, но не успела позвонить,
так как четыре руки предупредили ее желание.
- Вели шоферу подать машину, - приказала хозяйка дома появившемуся в
дверях лакею.
- Слушаю-с, барыня.
- Лизанька, ты проводишь нашу гостью до дома, - приказала вслед затем
Поярцева бесцветной, сухопарой Лизаньке.
- Провожу, благодетельница, провожу, - поспешила изъявить свое
согласие та. - Не извольте беспокоиться, в целости и сохранности доставлю
барышню.
- А теперь, моя душечка, пойдем с вами по душе побеседуем. Хотите,
Надин? - обратилась хозяйка снова к своей юной гостье, сопровождая свои
слова самой милой, самой любезной улыбкой.
В массивном, крытом кожею кабинете Анны Ивановны, где находились
высокие шкапы, набитые доверху книгами, хозяйка дома опустилась на диван и
указала подле себя место Наде.
- Есть люди, которые с первой встречи чувствуют такое влечение, такую
привязанность друг к другу, как будто они знакомы и дружны между собою
целые долгие десятки лет, - беря в свои пухлые, выхоленные руки худенькую
лапку Нади, заговорила Поярцева. - Особенно же тогда, когда одна из сторон
напоминает другой кого-нибудь из давно утерянных, но дорогих сердцу,
близких. Когда я была маленькою девочкою, у меня была младшая сестренка. Ее
звали Верочкой. Она очень походила на вас, Надин; те же серые глаза, те же
вьющиеся белокурые волосы, та же изящная милая фигурка и та же внешность
переодетой принцессы, такая же, как и у вас, прелесть моя. Увы! Верочка
скончалась приблизительно в вашем возрасте. Если бы вы знали, Наденька, как
я страдала, потеряв обожаемую сестру! Я точно чувствовала, что всю мою
жизнь буду одинокой. Так оно и вышло. Родители мои умерли; замуж идти я не
пожелала, родственников у меня нет. Ну, вот и окружила себя поневоле
льстивыми угодливыми приживалками или безгласными покорными зверушками,
которые в моем одиночестве хоть отчасти развлекают меня. В тот день,
помните, Надин, когда я встретила вас у Ртищевых, такую милую, изящную,
мечтательную, совсем как моя покойная Верочка, меня сразу потянуло к вам и
я полюбила вас, как родную. Мне бы хотелось сделать вам что-нибудь очень
большое и приятное. Приезжайте ко мне почаще, доставляйте это удовольствие
одинокой старухе, у которой так мало радостей на земле. Я знаю, что вы
очень небогаты... Не краснейте же, дитя мое: бедность не порок и стыдиться
ее нечего. Стыдятся бедности только самые ограниченные люди, вы же такая
умница, такая развитая головка, я думаю, что у вас есть какие-нибудь
сокровенные мечты, какие-нибудь желания, которые я могла бы помочь вам
осуществить?
Голос Поярцевой звучит такой бесконечной ласковостью, таким
безграничным участьем и добротою, что сердце девочки невольно раскрывается
ей навстречу и целая исповедь непроизвольно выливается из уст Нади.
О, она так несчастна. Так несчастна она, Надя. Ее никто не понимает
дома! Старшие смеются над нею, бранят ее... Одна тетя Таша сочувствует ей
еще и балует ее по-своему. Но зато отец ворчит и сердится на нее все время:
"Она-де, Надя, и белоручка, и лентяйка, и фантазерка пустая и
легкомысленная". А чем она виновата, что судьба, предназначая ее, очевидно,
для другой, более яркой, более возвышенной доли, создала простою, бедною
девочкой. Недаром же днями и ночами она грезит о волшебной жизни, полной
роскоши, богатства, комфорта. Она не может работать, искалывая себе иглою
руки, как Клавдия, или бегать по урокам, как Сергей, или целыми днями
возиться на кухне, как тетя Таша. Ей противно все это, омерзительно!
Надя говорит так горячо, с таким захватывающим душу волнением, что это
волнение не может не передаться ее собеседнице.
"Да, она вправе рассуждать так, эта девочка, вправе требовать от своей
судьбы и счастья, и исключительных радостей, - мысленно решает Поярцева, не
проронившая ни одного слова из пылкой, горячей речи Нади. - Она, с этими
глазами ангела, с белокурыми локонами феи, со всею ее внешностью и манерами
прирожденной аристократки".
И Анну Ивановну теперь уже неудержимо тянет порадовать чем-нибудь эту
"очаровательную девчурку", как она мысленно окрестила Надю, заставить
засиять радостным блеском эти серые мечтательные глазки и весело улыбаться
прелестные, капризные губки.
- Идем, детка моя, я имею кое-что для вас, - говорит она неожиданно и
поднимается с места.
Как автомат, с предчувствием чего-то неизъяснимо приятного, Надя
встает с дивана и следует за нею.
В просторной, залитой электричеством спальне Поярцевой она видит
красивую, из карельской березы, под стать всему убранству комнаты,
шифоньерку. Анна Ивановна открывает ее ключом, вынутым ею из кармана. Еще
минута ожидания, нестерпимого ожидания для Нади, и ей на руки падает
великолепный кружевной шарф тонкой работы.
- Вот это для вас. Я заметила, что вы пришли к Ртищевым с покрытой
головою, а потом я уже не видела шарфа на вас, очевидно, вы его забыли
второпях там. Так возьмите же этот вместо утерянного; он из испанского
кружева, и я вывезла его из Гранады. Смотрите, какая прелесть! - И быстрые,
ловкие, несмотря на излишнюю припухлость, руки Поярцевой набрасывают легкое
воздушное кружево на белокурую Надину головку.
В большом трюмо зеркального шкафа из такой же карельской березы Надя
видит свое лицо, выглядывающее из рамки желтоватых кружев. Как оно красиво
и поэтично сейчас! Как меняет его этот удивительный шарф - любуясь собою,
как посторонней, восторгается мысленно девочка.
- А вот это, чтобы закалывать шарф, на память от меня, - говорит
Поярцева, в свою очередь любуясь оживившимся, сияющим личиком Нади.
Положительно Наде кажется сейчас, что добрая волшебница пришла к ней
на помощь, узнав про ее печальную долю. Никто другой, как только добрая фея
разве, может подарить такой царский, по щедрости, подарок в виде
очаровательной золотой пчелки с бриллиантовыми глазками и крылышками,
усыпанными бирюзою. Ах, какой восторг!
- А вот вам и зонтик, в случае дождь пойдет и застанет вас в дороге.
Хотя автомобиль у меня и крытый, а все-таки не мешает иметь такую вещицу
всегда во время прогулок при себе.
Надя совсем теряется. Прелестный, с перламутровою ручкою двусторонний
зонтик, черный с желтым, очутился у нее вместе с испанским шарфом и золотой
брошью в руках. Она хочет поблагодарить Поярцеву за подарки и не может.
Волнение ее слишком велико. От радости слова застревают в горле, и только
глаза сияют восторгом, да губы счастливо улыбаются навстречу взгляду Анны
Ивановны.
- Автомобиль у крыльца. Извольте отпустить барышню, благодетельница? -
со своей сладкой на поджатых губах улыбочкою певуче говорит появившаяся на
пороге Лизанька. А глазки ее так и нащупывают, так и выискивают взглядом по
комнате, желая все изведать, все разузнать.
Растерянное, смущенно-радостное лицо Нади, довольная улыбка
"благодетельницы", нарядные вещи в руках первой, - все это не минует зорких
глаз Лизаньки.
"Ишь ты, готово уж! Вся подарками завалена, - проносится в голове
Лизаньки завистливая мысль. - Небось ни я, ни маменька за все время нашей
службы подарков таких и не видывали, а это невесть откуда явилась и
околдовала "нашу" так сразу, вдруг".
Но хитрая девушка знает отлично, что здесь отнюдь нельзя проявлять
свое неудовольствие, еще менее зависти, и еще с большею любезностью и
предупредительностью относится к Наде, когда роскошный автомобиль Поярцевой
мчит их к Надиному летнему жилью.



x x x



- Батюшки светы! Никак Надежду нашу на моторе сюда доставили! Вот-то
важная птица! Так и есть! Из автомобиля выходит, словно настоящая барышня.
- И Клавденька, оттолкнув от себя тарелку с кашей, разогретую к ужину, во
все глаза глядит на появившуюся сестру.
Впрочем, глядит не одна Клавденька. Сегодня, против своего
обыкновения, и сам глава семьи присутствует за поздним ужином. Иван
Яковлевич тоже сидит тут же за столом вместе со свояченицею и детьми.
- Ты откуда? - бросает он сурово дочери в первый же миг ее появления в
крошечной горнице их "дачи".
Надя вздрагивает от неожиданности. Она менее всего ожидала встретиться
сегодня с отцом.
Тетя Таша смущенно спешит к ней на выручку. Она рассказывает деверю о
приглашении Ртищевых, о проведенном у них Надею дне, о розовом платье,
сшитом за грош.
Но ее слова как будто и не достигают до слуха больного. Воспаленные,
глубоко запавшие глаза Ивана Яковлевича теперь буквально впиваются в
нарядный шарф, золотую брошь и дорогой зонтик, находящиеся в руках Нади.
- Это еще откуда у тебя? - глухим, прерывающимся от кашля, голосом
строго спрашивает Надю отец.
- Это... это... одна богатая барыня... мне... нынче... подарила...
Анной Ивановной Поярцевой ее зовут... Я у нее после Ртищевых была на даче в
гостях... Она и подарила, - смущенно и растерянно лепечет Надя.
Иван Яковлевич весь выпрямляется. Губы его трясутся от волнения;
исхудалые до неузнаваемости за время болезни руки дрожат, а желтое,
изнуренное недугом, давно небритое лицо подергивается нервной судорогой.
- Отдай! Сейчас же отдай назад все эти игрушки! - закричал он глухим,
взволнованным голосом. - И не стыд тебе побираться и нищенствовать у чужих?
Мы, Таировы, бедны, правда, но никто из нас никогда не пользовался
подачками даровыми от непрошеных благодетельниц. Сам не брал и тебе не
позволю! Сейчас же изволь отослать все обратно, благо машина еще не уехала.
Сию минуту. Слышишь? Одним духом отдай!
У Нади слезы готовы брызнуть из глаз при этом неожиданном приказании.
Но ослушаться отца она не смеет.
- Сергей, - приказывает Иван Яковлевич сыну, болезненно морщившемуся
во все время происшедшей сцены, - отбери чужие вещи у Надежды и отнеси их к
той мамзели, что в машине сидит...
- Слушаю, папаша.
И Сережа, которому мучительно жаль сестру и досадно за бестактность
Нади в одно и то же время, спешит исполнить поручение отца.
Когда мотор отъезжает от домика, снимаемого Таировыми, к немалому
удивлению крестьянских ребятишек, сбежавшихся поглазеть на машину, Наде
кажется, что он увозит вместе с Лизанькой и кусок ее собственного сердца. У
нее такое несчастное и растерянное лицо в эту минуту, что Ивану Яковлевичу
вдруг неожиданно делается жаль дочери.