Крокет есть, но желания играть в него находится у немногих. Большая
часть молодежи стоит за petits jeux. Большинством голосов принято первое
предложение. Бросают жребий, и Ванечка уходит из комнаты, потому что в
первую голову мнения будут собираться про него.
- Господа, пожалуйста, щадите мое самолюбие, - прижимая руки к сердцу,
молящим тоном посылает он с порога.
- Иди уж, иди! Будь покоен, под орех разделаем, - утешает брата Никс и
делает ему вдогонку зловещие глаза.
Ванечка юркает за портьеру, притворяясь испуганным. Когда он
возвращается в залу, где комфортабельно устроилось все молодое общество, на
него нельзя смотреть без смеха. Скрестив по-наполеоновски руки на груди,
сдвинув брови и поджав губы, с мрачным видом и размеренным шагом
приближается он к играющим.
Княжна Ася, едва удерживая улыбку, выступает вперед.
- Про вас сказали ваши добрые приятели, - начинает она торжественным
тоном, - и очень просили не обижаться, во-первых, что вы прелесть...
- Благодарю покорно. Чувствительно тронут такою любезностью... -
склоняется чуть ли не до пола Ванечка.
- Во-вторых, что вы - шалун, каких мало. В-третьих, что вы -
сорви-голова.
- Сорви-голова, это Маня сказала, она всегда меня называет так... -
неожиданно прерывает Асю Ванечка и с тем же зловещим видом грозит пальцем
сестре, которая отрицательно трясет головой и лукаво смеется в свою
очередь.
- Pardon!* я еще не кончила... - останавливает Ванечку Ася. -
В-четвертых, что вы - хорошенький и пригоженький. В-пятых, что вы -
сказочный принц.
______________
* Извините (фр.).

- Ого! - знаменательно роняет Ванечка, поднимая палец кверху, - прошу
почтительно обращаться с его высочеством.
- В-седьмых, что вы - рубаха-парень. В-восьмых, что вы - башибузук.
- Протестую. Я питомец моего родного корпуса, где нет места
башибузукам, и я православный, - дурачится Ванечка.
Еще целый ряд эпитетов сыплется на его голову. Он и милый, и добрый, и
веселый, и красавчик алебастровый.
Последнее вызывает взрыв смеха всего юного общества, а Лизанька
смущается и краснеет. Это она "книжным" и "мудреным", по ее мнению, словом
наградила Ванечку.
Лизанька и Кленушка, по настоянию Наточки Ртищевой и обеих княжен,
тоже приглашены участвовать в играх.
- А ведь я знаю каждого автора отдельного мнения, - неожиданно
изрекает Ванечка и, ударив себя пальцем по лбу, действительно, совсем
неожиданно для детей, угадывает кто что про него сказал:
- Сказочный принц - это вы изволили сказать, Надя, потому что вы сами
похожи на принцессу... - смеется он. - Бова Королевич - Кленушка сказала.
Лизанька - конечно, "красавчик алебастровый". (Пожалуйста, не краснейте,
Лизанька, мне очень лестно быть таковым.) А бранил меня свой брат-мужчина:
Никс башибузуком, Митя разбойником, Маня (pardon, но мою дражайшую
сестричку я, к ее полному удовольствию, впрочем, считаю тоже своим
братом-мальчуганом) и так братец-Маня, повторяю, назвал меня сорви-головой.
- Браво, Ванечка, браво! Всех разгадал, - под взрыв веселого смеха
восклицают дети.
- Вот маг и волшебник, действительно, угадал! - разводила Ася руками.
- Надин, теперь ваша очередь, прошу удалиться.
- Ну, мы же и зададим вам! - смеясь, послала вдогонку Наде Маня
Стеблинская.
- Чур, не обижаться! - предупредил Митя, собиравший мнения на этот
раз. - Пожалуйста! - крикнул он через три минуты, предупредительно
раздвигая перед Надей полосы портьеры.
Надя впорхнула легко и грациозно, как птичка, в залу.
- Про вас говорят ваши друзья с покорною просьбою не обижаться, что вы
чрезвычайно милая, что вы любезная хозяйка, что вы очень хорошенькая, что
вы удивительно изящная... - вызывая на губы Нади самую приятную улыбку,
перечислял собиравший теперь мнения Митя, - но что вы легковерная и часто
принимаете комплименты и лесть за истинную правду, что вы очаровательны и
что вы, простите, иногда немножко бываете вороною в павлиньих перьях. Еще
раз просим не обижаться, ведь это шутка, игра.
Увы, последнее предостережение опоздало. Лицо Нади, улыбавшееся до сих
пор самой очаровательной улыбкой, сейчас искривилось неприятной, кислой
гримасой злобы и негодования.
- Как вы смеете передавать мне это? - топнув ногою, накинулась она на
Митю.
Тот недоумевающе поднял глаза. В первое мгновение мальчик подумал, что
Надя шутит, нарочно представившись рассерженной. Но нет, это уже не шутка
эти пылающие гневом глаза и красная сердитая физиономия.
- Вы не смеете так говорить про меня... Я не позволю... - совершенно
забывшись, лепечет она, топая ногами с тем же красным, как вареный рак,
лицом.
- Но ведь это же шутка, игра, поймите! Здесь никто не может обижаться.
Ведь это же глупо в конце концов... - пробуют разубедить расходившуюся Надю
Никс, Маня, Ванечка, Ася и Лоло.
- Конечно, нельзя обижаться, - решается поднять голос в защиту
"мнений" даже и тихая Зоинька.
- Нельзя быть такой обидчивой, Надюша, - шепчет ей Наточка, приникая
губами к Надиному ушку.
- Перестаньте! Это же право смешно, Надя! Неужели тебе хочется
обязательно выставить себя в таком смешном виде?.. - напоминает ей с другой
стороны Софи тихим, чуть слышным шепотом.
Этот шепот, казалось, переполнил Надино сердце обидой и гневом. Она,
как ужаленная, отскакивает от Софи.
- Это ты про меня сказала! Ты сказала! Я узнала сразу тебя! - в
запальчивости кричит ей Надя.
Софи теряется. Все смущены. Проходит добрая минута времени, пока
Голубева находит в себе возможность ответить.
- Во-первых, это сказала не я; а во-вторых, я не позволю тебе кричать
на меня, - говорит она сдержанно, - и лучше уеду домой. Прощай, до более
удачной встречи, Надя, - насмешливо добавляет она и, обратившись к
Лизаньке, просит девушку узнать, не прислали ли из дому горничную за нею.
Следом за Софи собираются по домам и остальные гости. У каждого из них
находится вдруг какое-нибудь оправдание для такого быстрого и внезапного
ухода, тем более, что коляска Ратмировых давно стоит у подъезда, а от
Ртищевых и Стеблинских уже прислали прислугу. А Зоиньку Лоренц давно ждет
ее англичанка в комнате Ненилы Васильевны.
Надя робко и смущенно просит их остаться, подождать. Но ни у кого нет
охоты видеть сердито-взволнованную и неосновательно будирующую именинницу.
Гостьи разъезжаются. Сконфуженная девочка остается одна.



x x x



Как прекрасно начался и как печально кончился этот вечер!
И подумав об этом, Надя чувствует себя в самом деле несчастной. Она
бродит по комнатам унылая и печальная и в душе бранит уехавших детей. О,
какие противные! Оставить ее одну в день ангела. Этого она никогда им не
простит! Никогда в жизни!
Анны Ивановны нет дома. Чтобы дать полную свободу детям, она уехала на
лекцию в Соляной Городок.
Если бы она знала, что сейчас переживает ее любимица! Бедная Надя так
одинока сейчас... И всячески стараясь разжалобить себя такими мыслями,
девочка направляется в зеленую комнату. Здесь ей, однако, тоже невесело.
Канарейки затихли, собираясь на покой. Но пестрый Коко еще с открытыми
глазами сидит на жердочке. Но какой у него странный, нахохлившийся вид! Что
это? Получается такое впечатление, как будто Коко чем-то подавился. Как
неровно дышит его грудка; как усиленно движется зоб.
Тут Надя вспоминает внезапно: да ведь он объелся! Неужели же этому
причина сыр? Неужели она перекормила его сегодня?
Девочка холодеет при одной этой мысли. Недоставало еще того, чтобы
заболел Коко! Он - любимец Анны Ивановны, подарен ей еще покойной матерью и
уже пятнадцать лет живет у нее в доме. Его болезнь будет большим ударом для
старухи. А если еще Лизанька откроет истинную причину ее, то, Бог знает,
как рассердится тогда Анна Ивановна на Надю. Надо во что бы то ни стало
бежать за Лизанькой, привести ее сюда, предупредить опасность.
И быстрыми, легкими шагами Надя мчится по лестнице в мезонин, где
живет Ненила Васильевна с дочерью.
Еще на первом повороте круглой лестницы Надя слышит громкие голоса.
Через открытую дверь комнаты эти голоса доносятся особенно отчетливо, тем
более, что собеседницы не стесняются и говорят громко. Надя замирает, как
вкопанная, при первых же услышанных ею словах.
- Нечего сказать, хороша! Всех гостей повыгнала! А еще
барышня-институтка бывшая, благодетельницына любимица, - сердито, слово за
словом роняет Лизанька. - А кабы вы послушали, мамаша, как она командовала
нами нынче! - То принеси, это унеси. То подай да это. Да как еще - все с
покриком, будто и век здесь жила. Кокошку обкормила сыром. Я останавливать
было сунулась, так она-то как закричит: "Молчите, мол, не ваше дело, сама
знаю". По правде сказать, не стерпела я и как играть-то сели, стали мнения
собирать про фрю эту, выскочку, так, думаю, отплачу ей, отведу душу. Ну,
вороной в павлиньих перьях ее и обозвала. А она-то как зайдется, как
зайдется...
- А будто и не ворона? И то ворона, - подхватила слова дочери Ненила
Васильевна. - Неужто ж и впрямь королевна она? Да не люби ее так
благодетельница наша, ужели бы возились мы с нею все так? Королевна -
подумаешь тоже! Судомойкой ей впору быть, а не королевной! Глупа она,
видно, что вообразила себя не Бог весть чем. Правда, взлюбила ее Анна
Ивановна, благодетельница наша, обряжает как куклу, подарками заваливает,
балует напропалую. А надолго ли? Ведь и любит-то за то, что рядить ее да
выводить на люди ей можно, да хвастаться ею лестно. А на самом-то деле,
небось, Кокошка и тот дороже Надежды ее сердцу... А Наденька-то прекрасная
на положении собак да канареек у нее, вроде Зазы да Леды... Небось, тешится
ею, как куклой, покуда не надоела, да покуда нашей-то в глаза смотрит, а
чуть станет противоречить благодетельнице в чем ни на есть, живо охладеет к
ней Анна-то Ивановна наша... Видали мы уж такие примеры не раз!
Что такое? Наде кажется, что ступени шатаются у нее под ногами и вся
лестница вертится под нею, как вьюн. В глазах даже потемнело у девочки, и
сердце совсем перестало биться, замерло, как не живое, бедное маленькое
уязвленное сердце. Все, что услышала сейчас Надя, совсем сразило ее. Да
нет, не может этого быть, они лгут там обе! Как разобраться во всем этом,
как докопаться до истины? Ах, если бы тетя Таша, Сережа и Клавдия были
здесь, очутились бы чудом с нею сию минуту на этих самых ступенях, на этой
лестнице и прослушали бы весь этот разговор Ненилы Васильевны с дочкой! Они
сумели бы посоветовать ей, Наде, конечно, что делать. Они бы научили, как
поступать их Наде. Но она одна, совершенно одна, не с кем поговорить ей, не
с кем посоветоваться. А поговорить надо, необходимо даже, чтобы разобраться
с более опытными людьми в ее положении. Ведь если подумать только, что
часть, самая незначительная часть их беседы Ненилы с Лизанькой - правда, то
и тогда можно с ума сойти от уколов самолюбия и обиды. Как? Она, Надя, и
вдруг представляет собою только ничтожную игрушку, что-то среднее между
собачонкой и канарейкой в этом доме? Игрушка, кукла, слепое орудие забавы!
Нет, нет, она должна узнать, в конце концов, насколько все это правда, она
должна докопаться до истины! Если ей не с кем сейчас посоветоваться, то она
знает, что надо делать: теперь она будет внимательной и наблюдательной с
этого дня; она должна уметь отличить истинную любовь к ней людей от пустого
тщеславия. Она не маленькая. Ей уже четырнадцать лет! А все же как хочется
ей сейчас увидеть хоть одним глазком милую тетю Ташу, ее истинного друга, в
любви которой она уже не может сомневаться. И даже Клавденьку, даже Сережу,
хотя они были часто суровы к ней, и Шурку. (Ах, зачем она, глупая, прогнала
ее нынче от себя!) Ведь они - ее единственные близкие, родные... Им она
близка как племянница, как сестра... И дорого бы дала она сейчас, чтобы
очутиться в их маленькой квартирке среди ласково сияющих ей улыбками
приветливых лиц.



x x x



Когда Анна Ивановна возвращается домой, она неприятно поражена, не
найдя у себя в доме юных гостей Нади, для которых, уезжая, приказала
сервировать ужин и десерт.
- Что у вас за расстроенное лицо, Нэд, моя крошка, и где же ваши
гости? - озабоченно спрашивает она, близкая уже к догадке о случившемся.
В первую минуту Наде хочется броситься к ней на шею и вылить все свои
жалобы, все обиды на груди у благодетельницы.
Но Анна Ивановна удерживает девочку. При виде ее исказившегося
страдальческой и слезливой гримасой лица, Поярцева говорит, слегка
недовольным тоном, сразу расхолодившим весь порыв Нади.
- Не плачьте же, Нэд, не портите ваши милые глазки. Завтра надо быть
свежей и хорошенькой, а слезы истощают и душу и тело. Я повезу вас на
детское литературное утро. Это будет превесело. Я чувствую, что вас снова
обидела эта гадкая Софи! Не обращайте на нее внимания, деточка, она из
зависти делает все это. И зачем только мы ее пригласили? Зачем я, старая
профанка, послушала вас! Разве вы не заметили, как она завидует вам?
Увы, Надя заметила... Но заметила не то, о чем говорила Анна Ивановна,
а нечто иное, чего совсем не заметила она раньше. Заметила, что Анне
Ивановне нет почти деда до ее тоски, до ее горя. Ей только хочется видеть
Надю веселой, довольной, радостной и хорошенькой, чтобы все любовались ею
там, куда, нарядив как куколку, ее повезут завтра.
И глубокий вздох вырвался из груди Нади. И ее снова неудержимо
потянуло домой, под родную кровлю, к дорогим близким, к тете Таше,
Клавденьке, Шурке и Сереже, которые все-таки больше всех любят ее,
строптивую и капризную Надю, любят искренно, всей душой, прощая все ее,
Надины, слабости и недостатки.