С самого утра моросит нудный мелкий дождик. Хмурое небо задернулось
серой непроницаемой пеленой. Извозчики с мокрыми верхами пролеток,
забрызганные грязью колеса автомобилей и раскрытые зонтики над головами
прохожих - все это довершает унылую картину петербургской осени.
И в роскошном особняке Поярцевой тоже царит уныние, тоже тоска.
Несмотря на то, что только пробило два часа пополудни, уже зажгли
электричество во всем доме. В зеленой комнате вспыхнули большие матовые
шары и лампионы, эффектно приютившиеся между широкими листьями пальм и
платанов. Здесь, около клетки попугая, похожей на игрушечный домик,
сгруппировалось почти все население этого дома. Сама Анна Ивановна в белом
фланелевом капоте с усталым от бессонницы лицом (она за эти сутки головы не
прикладывала к подушке, ожидая с часа на час катастрофы с ее любимцем), обе
старые приживалки, Ненила и Домна, Лизанька с распухшими от слез веками,
Кленушка с ее спокойным, обычно флегматичным видом, лакеи, горничная...
Ветеринар только что ушел. Он как честный человек не пожелал даром
брать денег с владетельницы умирающего Коко и объявил решительно, что
делать ему здесь больше нечего, что гибель птицы неизбежна и что больному
попугаю грозит заворот кишок.
Впрочем, его слова явились теперь лишними: каждому из присутствующих и
так было слишком очевидно, что минуты Коко сочтены. Уже несколько часов
несчастный попугай лежит с ощетинившимися перьями в углу клетки на спине с
поднятыми вверх и судорожно движущимися лапками. Его грудка бурно
вздымается под прерывистым дыханием. Его клюв широко раскрыт, и глаза
подернуты предсмертной пленкой. Вот он сделал снова судорожное движение
лапками и глубоко вздохнул.
- Никак кончается, благодетельница? - прошептала Лизанька и залилась
слезами.
Насколько были искренними эти слезы, ведает только один Бог. Если бы
не присутствие Анны Ивановны, наверное, дальновидной Лизаньке и в голову не
пришло бы так плакать. А теперь она буквально разливается рекой на глазах
Поярцевой. Ей вторят Ненила Васильевна и Домна Арсеньевна.
- Кокушка! Голубчик ты наш! Солнышко красное, на кого ты нас
покидаешь... - тянут они раздирающими душу причитаниями, не забывая,
однако, в то же время подавать нюхательные соли и нашатырный спирт Анне
Ивановне, которой буквально делается дурно при виде предсмертных мучений ее
любимца.
- Дайте мне его сюда! Дайте голубчика моего! - шепчет Поярцева,
протягивая к клетке дрожащие руки.
Три пары рук устремляются вперед привести в исполнение ее желание.
Лизанька опережает всех и со всякими предосторожностями извлекает
бьющееся в агонии тельце Коко из клетки и кладет его на колени Поярцевой.
- Бедный ты мой, голубчик ты мой... - захлебываясь слезами, шепчет
Анна Ивановна, нежно лаская его перышки.
Но этих нежных слов, этих слез не видит и не слышит умирающая птица.
Стараясь захватить побольше воздуху, широко раскрывает свой клюв Коко,
потом вздрагивает еще раз, беспомощно взмахивает лапками и валится на бок,
как сраженная бурей ветка.



x x x



- Убила! Как есть убила! Помер голубчик наш! Из-за нее, злодейки,
убийцы, помер... - неожиданно проносится по зеленой комнате, по всему
особняку Поярцевой резким отчаянным криком.
И Лизанька делается совсем как исступленная в эти минуты. Она рвет на
себе волосы, громко рыдая, и выкрикивает во весь голос:
- Убила! Убила! Убила!
Все вздрагивают, замирают от неожиданности. Что значит этот крик? Кто
кого убил? В уме ли она, Лизанька? Не помешалась ли с отчаяния и страха
ответственности за смерть дорогой птицы!
- Что такое? Кто убил? Кого? - срывается и с уст взволнованной до
последней степени Анны Ивановны, вскинувшей на плачущую и
исступленно-кричащую девушку испуганные, тревожные глаза.
- Да она... она... Надя!.. Кому же и быть другому... Она уморила,
убила солнышко наше, Кокошу ненаглядного, сокровище мое... Радость мою
единственную... Печальную любовь сердца моего! - не забывает вплести в этот
букет нежных терминов высокопарную по своему обыкновению фразу Лизанька.
Но никто не обращает внимание на эти причитания, никто, кроме
горничной и двух лакеев, отвернувшихся в сторону и незаметно фыркнувших под
шумок.
- Как убила? Когда убила? Чем? Что ты путаешь? Говори толком, -
повышает голос Анна Ивановна.
- Нет, не путаю, не путаю я, благодетельница. Кокошку нашего она на
самом деле убила, Наденька... Обкормила его сыром в день своих именин.
Целые полфунта на него скормила. Я уж и так и сяк усовещевала и
отговаривала, а они только ножкой топнули: молчи, мол, не в свое дело не
суйся. А с той поры Кокочка и заболел. Я-то все боялась докладывать вам.
Все думала, перемелется, обойдется как-нибудь... Гнева вашего справедливого
боялась, благодетельница, а вот и не обошлось. Погиб он, злосчастный
мученик, томный любимец наш, жертва безгласная!.. Простите меня окаянную, в
тюрьму меня заточите за это, в темницу на хлеб и на воду! - и Лизанька
грохнула на колени, воя и причитывая и рыдая в голос под аккомпанемент ахов
и охов двух других приживалок.
Словно бич, ударили ее слова Поярцеву; Анна Ивановна выпрямилась,
слезы ее высохли мгновенно, глаза блеснули сухим огоньком.
- Позвать сюда Нэд! - коротко приказала она лакею.



x x x



- Позвать сюда Нэд, - услышала эти слова и сама Надя у порога зеленой
комнаты, куда спешила идти узнать о причине громких криков и отчаянного
плача, разносившихся по всему дому.
- Я здесь, Анна Ивановна. Что прикажете? - произнесла, появляясь на
пороге, девочка.
Пустая клетка-домик, мертвое тельце Коко, распростертое на коленях
Поярцевой, взволнованное лицо последней, слезы в глазах приживалок и их
притворно прискорбные физиономии - все это сразу дало полное освещение Наде
о случившемся.
Как бы в подтверждение догадки Лизанька истерическим жестом подняла
руку, указывая ею Наде на безжизненное тельце Коко, и взвизгнула во весь
голос:
- Убийца!
- Тише, Лизанька, - болезненно морщась и зажимая уши, проговорила
Поярцева, потом добавила, обращаясь к Наде: - Полюбуйтесь на дело рук
ваших, Нэд.
Надя опустила голову. В голове ее промелькнула мысль о том, что она
действительно виновата в случившемся с Коко непоправимом несчастье.
- Виновата, Анна Ивановна... - прошептали дрогнувшие Надины губки. -
Виновата... - еще тише прошептала она.
Поярцева посмотрела на нее теми же холодными, полными укора и сурового
осуждения глазами.
- Что мне в вашем запоздалом извинении, Нэд? Оно не вернет мне уже
моего бедного Коко к жизни... Такой незаменимой потери мне не вернуть
никак. Он мне был дороже всего на свете. А вы погубили его. И вообще должна
сознаться, что я очень ошиблась в вас, Нэд. За последнее время вы стали
неузнаваемы. Вы - эгоистка и самая неблагодарная девочка в мире. Вы не
сумели оценить оказанных вам много благодеяний. Вас так радушно приняли у
меня; я сама отдавала вам свою душу. А чем вы отплатили мне? Как вы
капризничаете, как упрямитесь все последнее время, ставите меня в глупое
положение перед всеми нашими друзьями, беспричинно отказываясь продолжать с
ними знакомство, неосновательно ссоритесь с юными вашими сверстницами...
Все это мне очень не нравится, Нэд! А главное, зачем вы скрыли свою вину от
меня? Зачем не сознались вовремя, что были причиной болезни этого бедняжки?
- указала Поярцева на трупик, беспомощно распростертый у нее на коленях. -
Ведь его можно было бы еще спасти! Нет, вы предпочли обречь Коко на гибель.
Это доказывает, что у вас нет сердца, Нэд, что вы черствая и жестокая
натура. Я не хочу и не могу видеть вас сегодня... Пока я не успокоюсь,
прошу не показываться мне на глаза. Ступайте в вашу комнату, вам подадут
туда обед и ужин... А когда я приду немного в себя после этой ужасной
потери, я позову вас снова. Но помните, я позову прежнюю Нэд, а не эту
капризную и упрямую девочку, которая испортила мне столько крови за
последнее время и сделалась причиной гибели моего... моего ненаглядного...
моего един...
Анна Ивановна не договорила и зарыдала, откинувшись на спинку кресла.
Приживалки засуетились вокруг нее с нюхательными солями, нашатырным спиртом
и одеколоном.
- Ступайте уж. Чего стали? Или вовсе уморить хотите благодетельницу
нашу? - зашипела Лизанька на Надю, пронизывая девочку злым, ненавидящим
взглядом.
- Дождались, королевна, ваше величество, - съязвила вслед
шарахнувшейся за порог комнаты Нади и Ненила Васильевна.
Надя не чувствовала пола под ногами. В эти минуты точно под нею горела
земля. Жгучий стыд, обида и боль оскорбления - все это вместе взятое темной
волной налетело на нее и заполнило все существо девочки, все ее мысли, всю
ее душу. Эта отповедь, данная ей высокомерным тоном "благодетельницей" при
всем сонме приживалок и прислуге, прожгла ее сердце жгучим стыдом.
Нет, ни минуты не останется она здесь больше! Бог с ними со всеми, с
их роскошью, комфортом, богатством! Ей они теперь противнее самой страшной,
самой потрясающей нужды. Пускай она будет питаться одним черным хлебом,
только не слышать этих обвинений, уличающих ее в неблагодарности, не
слышать попреков за оказанные ей благодеяния.
- Сережа! - отчаянно и радостно вскрикивает Надя, увидя входящего в
комнату с ранцем под мышкой брата, явившегося давать ей обычный ежедневный
урок. - Сережа, голубчик, милый, увези меня сейчас отсюда. Увези скорее!
Натянутые нервы не выдерживают. Надя разражается плачем, судорожно
прижимаясь к груди брата.
Сережа, взволнованный и потрясенный не менее сестры, не расспрашивает
ничего. Зачем? Она все равно расскажет ему все, когда успокоится немного,
бедная девчурка! А сейчас пусть она плачет, бедняжка, этими глубокими, душу
облегчающими слезами, которые так неожиданны у нее - знающей только одни
капризные слезы до сих пор! Предчувствие говорит на этот раз Сереже, что
эти Надины рыданья не плод капризов и воображения прежней взбалмошной и
легкомысленной мечтательницы и что в них выливается сейчас неподдельное,
настоящее, недетское горе...
- Домой! Скорее домой! Ради Бога, скорее, Сережа, - слышит он сквозь
всхлипывания надломанный печальный голос сестры.
Ему остается только исполнить ее желание. Через несколько минут они
выходят, ни с кем не повидавшись, из дома Поярцевой. Сергей оставляет
записку у швейцара, в которой благодарит вежливо и спокойно Анну Ивановну
за гостеприимство, оказанное его сестре, и обещает еще раз возвратить со
временем истраченные ею на Надю деньги.
Дождь, слякоть и ветер встречают брата и сестру на улице. Против
своего обыкновения Сережа нанимает извозчика. Он точно предугадывает
желание Нади. Под поднятым верхом пролетки девочка прячет заплаканное
личико на груди брата и прерывистым шепотом чистосердечно рассказывает ему
все: и про свои прежние мечты о волшебной жизни-сказке, и грезы о богатстве
и роскоши, и про те призрачные радости в доме Поярцевой, которые она, Надя,
так ценила раньше. И про ее разочарование в них... Про все то, что так
болезненно пережито ею за последние дни...
- А теперь домой. Скорее домой, ради Бога!
Надя так захвачена своим волнением, так потрясена им сейчас, что не
видит, не замечает, как с каждым ее словом светлеет и проясняется угрюмое,
суровое лицо Сережи, как все крепче и крепче сжимает его рука ее маленькие
дрожащие пальцы, и глубокая радость за сестру охватывает все существо
благородного юноши...



x x x



- Вот вам ваша Надя... Новая Надя! Я вам привез ее домой и навсегда.
Эта Надя не пожелает уже больше вырваться из рук родного дома. Поцелуйте же
ее хорошенько, обнимите ее, тетя Таша, Клавденька, Шурок! - с тем же
радостным, просветленным лицом говорит Сережа, переступая порог крошечной
квартирки и легонько подталкивая вперед робеющую, смущенную Надю...
Что-то есть в смущенном лице этой, как будто и в самом деле новой,
преобразившейся Нади, что заставляет убедиться сразу и тетю Ташу, и
Клавденьку в правоте Сережиных слов, заставляет сразу забыть нанесенные им
обеим прежней Надей обиды и крепко, горячо обнять прильнувшую к ним всем по
очереди белокурую головку "новой Нади"...



x x x



Теперь в крошечной квартирке Таировых царит небывалый еще мир и покой.
Слова Сережи сбылись: прежняя Надя исчезала, исчезала с каждым днем, а
новая, такая желанная и милая постепенно приучается к трудовой жизни,
которою все живут в этой семье.
Истинно любящие и заботящиеся о ней от всего сердца люди окружают
теперь Надю. Их чувство глубоко и ласки искренни. Они любят в Наде не
забаву, не игрушку, а человека Надю, Надю - разумное существо.
Под влиянием окружающих ее людей и здоровой трудовой обстановки,
прежние бредни и чтение глупых, пошлых, бульварных романов совсем заброшены
Надей. Помня нанесенный ей жизнью урок, она не забывает и того, что именно
эти мечты и книги были ему причиной.
Теперь она помогает хозяйничать тете Таше, помогает Клавденьке
подрубать платки и простыни заказчиков и занимается с большим рвением на
уроках с Сергеем. Осенью она поступает в гимназию вместе с Шуркой. Это
решили совместно тетя Таша с Сергеем и Клавденькой. Вечерние занятия и
уроки Сергея позволяют последнему подумать серьезно о воспитании младших
сестер. Он твердо верит, что теперь Надя пожелает хорошо учиться.
А Клавденька, на которую сейчас буквально сыплются заказы, мечтает
совместно с тетей Ташей открыть свою собственную, хотя бы и крошечную,
мастерскую белья.
Игрою случая, с возвращением Нади домой, счастье снова повернулось
лицом к маленькой семье Таировых. Теперь призрак нужды не угрожал ей
больше, и впервые вздохнула свободно тетя Таша, увидя впереди прояснившийся
горизонт их скромной трудовой жизни. И маленькая дружная семья сплотилась
еще крепче, еще теснее, готовая делить сообща и удачи, и радости, как
делила недавно еще беспощадные и жестокие удары жизни.
Волшебная сказка, которою грезила недавно Надя, теперь развеялась,
расплылась, как призрак.
...Но и среди реальной жизни девочка чувствует себя теперь вполне
счастливой и довольной, окруженная любовью и заботами искренне преданных ей
людей...
И недавняя "волшебная сказка" не манит больше Надю...

Глава V

Мечты разбиты! Конец волшебной сказки! Новая Надя

- Надевайте ваше белое платье, Нэд, мы едем к Ратмировым. Лизанька или
Кленушка, кто там? велите подавать шоферу машину.
- Я не могу ехать сегодня в гости, Анна Ивановна... - слышится тусклый
голосок Нади.
- Но почему нет, моя крошка? Насколько я заметила, у вас наилучшие
отношения с обеими княжнами.
- О да, княжна Ася очень мила и Лоло тоже, но... мне просто не хочется
ехать, у меня голова болит, - так же апатично роняет Надя.
- Опять болит голова? Но это странно, у вас теперь почти каждый день
что-нибудь болит, моя милая, а от доктора вы упорно отказываетесь. Что это
значит? Тогда вы тоже не поехали из-за головной боли на детское утро.
Право, мне кажется, дорогая Нэд, что эти ежедневные, то головные, то зубные
боли - один предлог только, чтобы избежать поездок в гости и в театр, -
говорит Анна Ивановна, пронизывая Надю внимательным взглядом.
Последняя опускает глаза. Действительно, Поярцева права. Она, Надя,
выдумывает эти ежедневные головные или зубные боли потому только, что ее не
тянет никуда, потому что ей опротивели сразу после подслушанного ею
нечаянно разговора на антресолях все эти поездки в гости, в театр, даже за
покупками в Гостиный двор. Опротивели с той самой минуты, как она узнала,
какую жалкую роль, роль игрушки, временной забавы, какой-то куклы-манекена
или декорации приходится ей играть в доме Поярцевой. Да, именно игрушки и
забавы. Теперь особенно рельефно вспоминается Наде все пережитое ею здесь.
Как она была глупа и наивна, не замечая раньше много того, что теперь
прямо-таки бросается ей в глаза. Зато сейчас, когда она "прозрела",
воспоминания ее жизни в этом доме не оставляют ее в покое. Картины,
наглядно подтверждающие слова Лизаньки и Ненилы, теперь не выходят из
головы. Ну, конечно, Надю ублажали, баловали и лелеяли, пока она
представляла собою интересную игрушку. Ее причесывали к лицу, наряжали,
везли в театр...
- Какая прелестная девочка! - слышался вокруг восхищенный шепот,
заставляющий Анну Ивановну расцветать улыбкой удовольствия.
- Как мила ваша Нэд! Что за прелестное личико! И как она всегда изящно
одета! - тонко льстили друзья и знакомые Поярцевой, когда старуха возила к
ним в дом Надю.
И сама Надя была весела, забавна, беспечна и щебетала, как птичка,
потешая свою благодетельницу много больше канареек, собачек и Коко в первое
время пребываний ее здесь. Но вот теперь, с некоторого времени, девочка
круто изменилась. Она никуда не ездит, ссылаясь на всевозможные причины. Не
хочет ни причесаться, ни одеться, как прежде. Она точно устала. И характер
ее изменился к худшему. Это уже не прежняя веселая шебетунья-птичка; она
все время или молчит, или отвечает односложно на вопросы окружающих. И
прежняя жизнерадостная улыбка уже не озаряет ее юного личика, и ничто не
развлекает, ничто не тешит ее теперь.
- И так она подурнела за это время, - с неудовольствием отмечает Анна
Ивановна, глядя в изменившееся угрюмое лицо Нади. - Неужели болезнь Коко
так действует на нее?
Действительно, Коко болен. С семнадцатого сентября едва прошло четыре
дня только, а Коко сделался неузнаваемым. Коко, или, вернее, тень Коко
теперь, неизменно сидит на жердочке, печально нахохлившийся, и никто в доме
уже не слышит его прежней громкой болтовни. Приходил ветеринар, тщательно и
долго осматривал птицу и назвал какую-то болезнь желудка непонятным для
окружающих латинским термином.
- Это очень серьезно и требует упорного лечения, - произнес он, пряча
в карман полученную от Анны Ивановны трехрублевку.
Последняя совсем расстроилась при этом известии. Коко, ее любимцу
Коко, грозит опасность! Его болезнь серьезна и требует упорного лечения.
Неужели ей суждено потерять Коко, последнюю память матери? Коко, умевшего
так мило забавлять ее своею болтовнею? Нет, нет, этого допустить нельзя.
- Почему заболел Коко? Что с ним случилось? - допытывается Поярцева у
Лизаньки.
Но та только со значительным видом поджимает губки и опускает глаза.
Ни за что не откажет себе Лизанька как можно дольше промучить ненавистную
ей Надю. Ведь если сказать теперь же их общей благодетельнице, кто и что
послужило причиною болезни Коко, эта негодная девчонка получит выговор и
все успокоится постепенно. Анна Ивановна, добрая по природе, скоро простит
ее, конечно, не в тюрьму же посадят Надю за то, что она обкормила сыром
этого несчастного Коко. А так, куда приятнее и лучше, по крайней мере,
мучить Надю как можно дольше, заставляя ее сердце трепетать от постоянного
страха за то, что вот-вот она, Лизанька, донесет на нее Анне Ивановне,
укажет на причины болезни попугая. Тем более, что сама Анна Ивановна
заметно изменила свое отношение к Наде эти дни. Она уже не так ласкова к
ней последнее время, как бывало прежде, и, конечно, Надя уже успела
наскучить ей... Надо выждать еще и нанести последний удар Наде тогда, когда
Анна Ивановна окончательно охладеет к своей новой любимице.
Впрочем, холодок в отношениях Поярцевой к Наде замечает не одна
Лизанька, замечают его и Ненила Васильевна, и Домна Арсеньевна и долгими
часами совещаются об этом между собою за неизменным кофе, который пьют у
себя на антресолях по нескольку раз в день. Теперь они уже не льстят, как
прежде, Наде, не называют ее "златокудрой королевной", не смотрят ей в
глаза. Ненила Васильевна и Лизанька, те даже идут дальше: они зачастую
тонко язвят Надю, отпуская на ее счет колкие намеки и замечания. Не отстает
от них и Домна Арсеньевна, заведующая хозяйством в поярцевском доме.
Надя и за столом даже замечает перемену к ней со стороны приживалок.
Теперь лучшие куски переходят на тарелку Лизаньки. Домна Арсеньевна видит
отлично, что их общая благодетельница стала особенно ласкова к Лизаньке за
последнее время, с тех пор, как заболел ее любимец Коко и Лизанька
неустанно ухаживает за ним. Кто знает, не займет ли вскоре Лизанька место
заметно попавшей в опалу "королевны", так уж лучше пораньше заручиться ее,
Лизанькиною, благосклонностью. И недалекая, но хитрая Домна Арсеньевна
заранее заручается этим расположением, усиленно угощая Лизаньку за столом.
Одна только Кленушка остается тою же, что и раньше в отношении Нади;
она точно не замечает Надиной "опалы" и по-старому ласкова, разговорчива и
предупредительна с нею, по-прежнему делится с Надею своими заветными
мечтами о деревне, забегая поболтать к ней в ее голубую
комнату-бомбоньерку. При всей своей наивности, Кленушка не может не
заметить угнетенного состояния Нади.
- Эх, Надежда Ивановна, зачем грустить? Что вы одинокая, что ли?
Никого родных разве нет у вас на свете? - грубовато, но искренне срывается
у нее при виде грустно поникшей белокурой головки. - Ведь тетенька у вас
недалече, сестрица, братец. Да захотите только - начихать вам на всех
здешних, на Ненилу Васильевну, на Лизу эту, язву, на Домну-скаредницу.
Завейте горе веревочкой и поминай вас как звали. Небось, тетка-то с
раскрытыми объятиями вас обратно возьмет.
Под эти речи Кленушки сердце Нади вздрагивает, и сама Надя оживляется
сразу. Но ненадолго. Правда, ее теперь, как никогда, тянет домой, к ласкам
и нежности тети Таши, без которых так изголодалась ее маленькая душа, к
суровой заботливой Клавдии, к серьезному, замкнутому, но безусловно
любящему ее Сергею, к Шурке, наконец, к милой суетливой Шурке, так
трогательно привязавшейся к ней.
Но ложный стыд, извращенное самолюбие запрещает Наде вернуться туда
снова. Как она пойдет к ним? С каким лицом? С какими глазами? Она всех там
так больно обидела, оскорбила в свой последний приезд. Клавдию так
несправедливо уязвила ее убожеством, Шурку просто прогнала от себя... Тетю
Ташу обижала все время своею небрежностью и эгоизмом, резкостью и
невниманием к ней. Сережу сердила, раздражала своим дурным, нерадивым
учением. И потом, как вернуться домой такой, обманувшейся в своих лучших
мечтах и надеждах? Она - Надя - так хвастала им всем радостями своей
чудной, "волшебной" жизни, так подчеркивала свое призрачное кажущееся
счастье. Так неужели же теперь ей придется расписываться в противном,
признать свое поражение, показаться в смешном и жалком виде! Нет, нет, нет!
ни за что, ни за что! Уж пусть лучше она станет мучиться здесь, в этом
опротивившем ей донельзя, ненавистном чужом доме. Пусть будет страдать
одна, но домой она не вернется ни за что!



x x x

Крокет есть, но желания играть в него находится у немногих. Большая
часть молодежи стоит за petits jeux. Большинством голосов принято первое
предложение. Бросают жребий, и Ванечка уходит из комнаты, потому что в
первую голову мнения будут собираться про него.
- Господа, пожалуйста, щадите мое самолюбие, - прижимая руки к сердцу,
молящим тоном посылает он с порога.
- Иди уж, иди! Будь покоен, под орех разделаем, - утешает брата Никс и
делает ему вдогонку зловещие глаза.
Ванечка юркает за портьеру, притворяясь испуганным. Когда он
возвращается в залу, где комфортабельно устроилось все молодое общество, на
него нельзя смотреть без смеха. Скрестив по-наполеоновски руки на груди,
сдвинув брови и поджав губы, с мрачным видом и размеренным шагом
приближается он к играющим.
Княжна Ася, едва удерживая улыбку, выступает вперед.
- Про вас сказали ваши добрые приятели, - начинает она торжественным
тоном, - и очень просили не обижаться, во-первых, что вы прелесть...
- Благодарю покорно. Чувствительно тронут такою любезностью... -
склоняется чуть ли не до пола Ванечка.
- Во-вторых, что вы - шалун, каких мало. В-третьих, что вы -
сорви-голова.
- Сорви-голова, это Маня сказала, она всегда меня называет так... -
неожиданно прерывает Асю Ванечка и с тем же зловещим видом грозит пальцем
сестре, которая отрицательно трясет головой и лукаво смеется в свою
очередь.
- Pardon!* я еще не кончила... - останавливает Ванечку Ася. -
В-четвертых, что вы - хорошенький и пригоженький. В-пятых, что вы -
сказочный принц.
______________
* Извините (фр.).

- Ого! - знаменательно роняет Ванечка, поднимая палец кверху, - прошу
почтительно обращаться с его высочеством.
- В-седьмых, что вы - рубаха-парень. В-восьмых, что вы - башибузук.
- Протестую. Я питомец моего родного корпуса, где нет места
башибузукам, и я православный, - дурачится Ванечка.
Еще целый ряд эпитетов сыплется на его голову. Он и милый, и добрый, и
веселый, и красавчик алебастровый.
Последнее вызывает взрыв смеха всего юного общества, а Лизанька
смущается и краснеет. Это она "книжным" и "мудреным", по ее мнению, словом
наградила Ванечку.
Лизанька и Кленушка, по настоянию Наточки Ртищевой и обеих княжен,
тоже приглашены участвовать в играх.
- А ведь я знаю каждого автора отдельного мнения, - неожиданно
изрекает Ванечка и, ударив себя пальцем по лбу, действительно, совсем
неожиданно для детей, угадывает кто что про него сказал:
- Сказочный принц - это вы изволили сказать, Надя, потому что вы сами
похожи на принцессу... - смеется он. - Бова Королевич - Кленушка сказала.
Лизанька - конечно, "красавчик алебастровый". (Пожалуйста, не краснейте,
Лизанька, мне очень лестно быть таковым.) А бранил меня свой брат-мужчина:
Никс башибузуком, Митя разбойником, Маня (pardon, но мою дражайшую
сестричку я, к ее полному удовольствию, впрочем, считаю тоже своим
братом-мальчуганом) и так братец-Маня, повторяю, назвал меня сорви-головой.
- Браво, Ванечка, браво! Всех разгадал, - под взрыв веселого смеха
восклицают дети.
- Вот маг и волшебник, действительно, угадал! - разводила Ася руками.
- Надин, теперь ваша очередь, прошу удалиться.
- Ну, мы же и зададим вам! - смеясь, послала вдогонку Наде Маня
Стеблинская.
- Чур, не обижаться! - предупредил Митя, собиравший мнения на этот
раз. - Пожалуйста! - крикнул он через три минуты, предупредительно
раздвигая перед Надей полосы портьеры.
Надя впорхнула легко и грациозно, как птичка, в залу.
- Про вас говорят ваши друзья с покорною просьбою не обижаться, что вы
чрезвычайно милая, что вы любезная хозяйка, что вы очень хорошенькая, что
вы удивительно изящная... - вызывая на губы Нади самую приятную улыбку,
перечислял собиравший теперь мнения Митя, - но что вы легковерная и часто
принимаете комплименты и лесть за истинную правду, что вы очаровательны и
что вы, простите, иногда немножко бываете вороною в павлиньих перьях. Еще
раз просим не обижаться, ведь это шутка, игра.
Увы, последнее предостережение опоздало. Лицо Нади, улыбавшееся до сих
пор самой очаровательной улыбкой, сейчас искривилось неприятной, кислой
гримасой злобы и негодования.
- Как вы смеете передавать мне это? - топнув ногою, накинулась она на
Митю.
Тот недоумевающе поднял глаза. В первое мгновение мальчик подумал, что
Надя шутит, нарочно представившись рассерженной. Но нет, это уже не шутка
эти пылающие гневом глаза и красная сердитая физиономия.
- Вы не смеете так говорить про меня... Я не позволю... - совершенно
забывшись, лепечет она, топая ногами с тем же красным, как вареный рак,
лицом.
- Но ведь это же шутка, игра, поймите! Здесь никто не может обижаться.
Ведь это же глупо в конце концов... - пробуют разубедить расходившуюся Надю
Никс, Маня, Ванечка, Ася и Лоло.
- Конечно, нельзя обижаться, - решается поднять голос в защиту
"мнений" даже и тихая Зоинька.
- Нельзя быть такой обидчивой, Надюша, - шепчет ей Наточка, приникая
губами к Надиному ушку.
- Перестаньте! Это же право смешно, Надя! Неужели тебе хочется
обязательно выставить себя в таком смешном виде?.. - напоминает ей с другой
стороны Софи тихим, чуть слышным шепотом.
Этот шепот, казалось, переполнил Надино сердце обидой и гневом. Она,
как ужаленная, отскакивает от Софи.
- Это ты про меня сказала! Ты сказала! Я узнала сразу тебя! - в
запальчивости кричит ей Надя.
Софи теряется. Все смущены. Проходит добрая минута времени, пока
Голубева находит в себе возможность ответить.
- Во-первых, это сказала не я; а во-вторых, я не позволю тебе кричать
на меня, - говорит она сдержанно, - и лучше уеду домой. Прощай, до более
удачной встречи, Надя, - насмешливо добавляет она и, обратившись к
Лизаньке, просит девушку узнать, не прислали ли из дому горничную за нею.
Следом за Софи собираются по домам и остальные гости. У каждого из них
находится вдруг какое-нибудь оправдание для такого быстрого и внезапного
ухода, тем более, что коляска Ратмировых давно стоит у подъезда, а от
Ртищевых и Стеблинских уже прислали прислугу. А Зоиньку Лоренц давно ждет
ее англичанка в комнате Ненилы Васильевны.
Надя робко и смущенно просит их остаться, подождать. Но ни у кого нет
охоты видеть сердито-взволнованную и неосновательно будирующую именинницу.
Гостьи разъезжаются. Сконфуженная девочка остается одна.



x x x



Как прекрасно начался и как печально кончился этот вечер!
И подумав об этом, Надя чувствует себя в самом деле несчастной. Она
бродит по комнатам унылая и печальная и в душе бранит уехавших детей. О,
какие противные! Оставить ее одну в день ангела. Этого она никогда им не
простит! Никогда в жизни!
Анны Ивановны нет дома. Чтобы дать полную свободу детям, она уехала на
лекцию в Соляной Городок.
Если бы она знала, что сейчас переживает ее любимица! Бедная Надя так
одинока сейчас... И всячески стараясь разжалобить себя такими мыслями,
девочка направляется в зеленую комнату. Здесь ей, однако, тоже невесело.
Канарейки затихли, собираясь на покой. Но пестрый Коко еще с открытыми
глазами сидит на жердочке. Но какой у него странный, нахохлившийся вид! Что
это? Получается такое впечатление, как будто Коко чем-то подавился. Как
неровно дышит его грудка; как усиленно движется зоб.
Тут Надя вспоминает внезапно: да ведь он объелся! Неужели же этому
причина сыр? Неужели она перекормила его сегодня?
Девочка холодеет при одной этой мысли. Недоставало еще того, чтобы
заболел Коко! Он - любимец Анны Ивановны, подарен ей еще покойной матерью и
уже пятнадцать лет живет у нее в доме. Его болезнь будет большим ударом для
старухи. А если еще Лизанька откроет истинную причину ее, то, Бог знает,
как рассердится тогда Анна Ивановна на Надю. Надо во что бы то ни стало
бежать за Лизанькой, привести ее сюда, предупредить опасность.
И быстрыми, легкими шагами Надя мчится по лестнице в мезонин, где
живет Ненила Васильевна с дочерью.
Еще на первом повороте круглой лестницы Надя слышит громкие голоса.
Через открытую дверь комнаты эти голоса доносятся особенно отчетливо, тем
более, что собеседницы не стесняются и говорят громко. Надя замирает, как
вкопанная, при первых же услышанных ею словах.
- Нечего сказать, хороша! Всех гостей повыгнала! А еще
барышня-институтка бывшая, благодетельницына любимица, - сердито, слово за
словом роняет Лизанька. - А кабы вы послушали, мамаша, как она командовала
нами нынче! - То принеси, это унеси. То подай да это. Да как еще - все с
покриком, будто и век здесь жила. Кокошку обкормила сыром. Я останавливать
было сунулась, так она-то как закричит: "Молчите, мол, не ваше дело, сама
знаю". По правде сказать, не стерпела я и как играть-то сели, стали мнения
собирать про фрю эту, выскочку, так, думаю, отплачу ей, отведу душу. Ну,
вороной в павлиньих перьях ее и обозвала. А она-то как зайдется, как
зайдется...
- А будто и не ворона? И то ворона, - подхватила слова дочери Ненила
Васильевна. - Неужто ж и впрямь королевна она? Да не люби ее так
благодетельница наша, ужели бы возились мы с нею все так? Королевна -
подумаешь тоже! Судомойкой ей впору быть, а не королевной! Глупа она,
видно, что вообразила себя не Бог весть чем. Правда, взлюбила ее Анна
Ивановна, благодетельница наша, обряжает как куклу, подарками заваливает,
балует напропалую. А надолго ли? Ведь и любит-то за то, что рядить ее да
выводить на люди ей можно, да хвастаться ею лестно. А на самом-то деле,
небось, Кокошка и тот дороже Надежды ее сердцу... А Наденька-то прекрасная
на положении собак да канареек у нее, вроде Зазы да Леды... Небось, тешится
ею, как куклой, покуда не надоела, да покуда нашей-то в глаза смотрит, а
чуть станет противоречить благодетельнице в чем ни на есть, живо охладеет к
ней Анна-то Ивановна наша... Видали мы уж такие примеры не раз!
Что такое? Наде кажется, что ступени шатаются у нее под ногами и вся
лестница вертится под нею, как вьюн. В глазах даже потемнело у девочки, и
сердце совсем перестало биться, замерло, как не живое, бедное маленькое
уязвленное сердце. Все, что услышала сейчас Надя, совсем сразило ее. Да
нет, не может этого быть, они лгут там обе! Как разобраться во всем этом,
как докопаться до истины? Ах, если бы тетя Таша, Сережа и Клавдия были
здесь, очутились бы чудом с нею сию минуту на этих самых ступенях, на этой
лестнице и прослушали бы весь этот разговор Ненилы Васильевны с дочкой! Они
сумели бы посоветовать ей, Наде, конечно, что делать. Они бы научили, как
поступать их Наде. Но она одна, совершенно одна, не с кем поговорить ей, не
с кем посоветоваться. А поговорить надо, необходимо даже, чтобы разобраться
с более опытными людьми в ее положении. Ведь если подумать только, что
часть, самая незначительная часть их беседы Ненилы с Лизанькой - правда, то
и тогда можно с ума сойти от уколов самолюбия и обиды. Как? Она, Надя, и
вдруг представляет собою только ничтожную игрушку, что-то среднее между
собачонкой и канарейкой в этом доме? Игрушка, кукла, слепое орудие забавы!
Нет, нет, она должна узнать, в конце концов, насколько все это правда, она
должна докопаться до истины! Если ей не с кем сейчас посоветоваться, то она
знает, что надо делать: теперь она будет внимательной и наблюдательной с
этого дня; она должна уметь отличить истинную любовь к ней людей от пустого
тщеславия. Она не маленькая. Ей уже четырнадцать лет! А все же как хочется
ей сейчас увидеть хоть одним глазком милую тетю Ташу, ее истинного друга, в
любви которой она уже не может сомневаться. И даже Клавденьку, даже Сережу,
хотя они были часто суровы к ней, и Шурку. (Ах, зачем она, глупая, прогнала
ее нынче от себя!) Ведь они - ее единственные близкие, родные... Им она
близка как племянница, как сестра... И дорого бы дала она сейчас, чтобы
очутиться в их маленькой квартирке среди ласково сияющих ей улыбками
приветливых лиц.



x x x



Когда Анна Ивановна возвращается домой, она неприятно поражена, не
найдя у себя в доме юных гостей Нади, для которых, уезжая, приказала
сервировать ужин и десерт.
- Что у вас за расстроенное лицо, Нэд, моя крошка, и где же ваши
гости? - озабоченно спрашивает она, близкая уже к догадке о случившемся.
В первую минуту Наде хочется броситься к ней на шею и вылить все свои
жалобы, все обиды на груди у благодетельницы.
Но Анна Ивановна удерживает девочку. При виде ее исказившегося
страдальческой и слезливой гримасой лица, Поярцева говорит, слегка
недовольным тоном, сразу расхолодившим весь порыв Нади.
- Не плачьте же, Нэд, не портите ваши милые глазки. Завтра надо быть
свежей и хорошенькой, а слезы истощают и душу и тело. Я повезу вас на
детское литературное утро. Это будет превесело. Я чувствую, что вас снова
обидела эта гадкая Софи! Не обращайте на нее внимания, деточка, она из
зависти делает все это. И зачем только мы ее пригласили? Зачем я, старая
профанка, послушала вас! Разве вы не заметили, как она завидует вам?
Увы, Надя заметила... Но заметила не то, о чем говорила Анна Ивановна,
а нечто иное, чего совсем не заметила она раньше. Заметила, что Анне
Ивановне нет почти деда до ее тоски, до ее горя. Ей только хочется видеть
Надю веселой, довольной, радостной и хорошенькой, чтобы все любовались ею
там, куда, нарядив как куколку, ее повезут завтра.
И глубокий вздох вырвался из груди Нади. И ее снова неудержимо
потянуло домой, под родную кровлю, к дорогим близким, к тете Таше,
Клавденьке, Шурке и Сереже, которые все-таки больше всех любят ее,
строптивую и капризную Надю, любят искренно, всей душой, прощая все ее,
Надины, слабости и недостатки.

Это уж слишком! Точно что-то ударяет Клавдию в самое сердце при этих
словах, и горбунья вскакивает со своего места. Она бледна сейчас, как может
быть только бледно человеческое лицо в минуту самого тяжелого душевного
потрясения. И глаза ее сверкают гневом, когда она говорит дрожащим голосом,
обращаясь к Наде:
- Молчи, молчи лучше, бессердечная, черствая девчонка! Как у тебя язык
поворачивается говорить так? Ты думаешь, что я не раскусила тебя? Не поняла
твоих кривляний? Ты нас стыдишься! Стыдишься своих родных, единокровных
тебе близких!.. Этого ангела, тетю Ташу, твоих сестер, твоего брата, всех
нас! Ну и Бог с тобою и стыдись, сделай милость. Не нужно нам твоей
привязанности, твоей любви. Если у тебя заглохло к нам родственное чувство,
здесь ничего уж не поделаешь. Слава Богу, что папаша не дожил еще до этого,
не видит тебя, такую глупую, такую напыщенную, такую пустую!
Последние слова вырываются почти что криком у Клавденьки.
Надя сразу закипает гневом. Как смеет Клавдия третировать ее так?
- Ну и радуюсь, что глупая, что напыщенная и пустая, - кричит она в
свою очередь, уколотая словами сестры. - А все-таки многие желали бы быть
на моем месте, на месте пустой и глупой Нади... И ты первая изо всех... И
ты... Конечно... Потому-то ты и злишься, что завидуешь мне. Ну, да
завидуешь и злишься, что ты горбунья, уродка, калека...
Надя сама не помнит, как сорвались у нее с губ последние слова. Она
тут же пожалела, что позволила себе произнести их. Но что делать, сказанное
вернуть нельзя. Она видит, как потемнело сразу лицо Клавдии, как
наполнились слезами большие выразительные глаза горбуньи и как, точно
подкошенная былинка, опустилась голова Клавдии на грудь тети Таши, обвившей
ее своими худенькими, дрожащими ручками.
- Надя! - с упреком и горечью вырвалось у Татьяны Петровны. - Как
могла ты сказать это, Надя?
Но Надя только молча отворачивает голову. Она спешит уйти, ей здесь
больше нечего делать. Да к тому же скоро уже два часа - надо еще успеть
повторить уроки к приходу Сережи.
- Прощайте. Теперь я не скоро приеду опять, некогда, - буркает она
себе под нос и, на лету чмокнув тетку в голову, поспешно бежит к дверям.
- Чулки, Надя, чулки забыла! - кричит ей вслед Шурка.
Но Надя не слышит ничего. Проворно сбегает она с лестницы, выходит за
ворота и садится в автомобиль около ожидавшей ее Лизаньки.
- Домой, - хозяйским тоном командует шоферу девочка.
Когда машина отъезжает от недавно еще дорогого Надиному сердцу дома, в
этом сердце плотно и настойчиво укладывается жестокое, недетское решение:
долго-долго, а может быть и совсем не возвратится она больше сюда.



x x x



В воскресенье 17 сентября Надя просыпается с тяжелым чувством. Всегда
в этот день, до институтского периода ее жизни, девочка неизменно встречала
около своей постели любящий ласковый взгляд тети Таши, ожидавшей ее
пробуждения. При одном воспоминании о домашних, сердце Нади болезненно
сжалось.
Бесспорно, она была не права тогда в свое последнее посещение своих.
Но и Клавденька хороша была тоже! Как смела она так кричать на нее - Надю?
А что произошла такого рода ссора, так это даже и к лучшему, пожалуй: по
крайней мере, Надя гарантирована, что никто из домашних не придет
поздравлять ее в этот день. А все же тяжело как-то не видеть их нынче.
Со вздохом девочка обводит глазами свою голубую комнату-бонбоньерку и
громкое радостное "ах" вылетает из ее груди. На столе, плотно приставленном
к изголовью постели, она видит небольшой зеленый плюшевый футляр, потом
японский ящичек, потом еще футляр поменьше и легкое белое шелковое платье с
черным широким поясом и таким же галстуком у отложного воротничка.
С криком радости Надя вскакивает с постели и бежит рассматривать
подарки. И вся ее горечь, все сомнения и печали рассеиваются, как дым.
Какие часики! Какая прелесть! Душа Нади загорается восторгом.
Действительно, миниатюрные золотые часы-браслет, о которых так мечтала
Надя, прелестны и изящны, как могут быть только изящны такие вещицы.
Замирая от радости, девочка надевает их на руку. В другом футляре -
поменьше, она находит кольцо, очаровательное колечко с бриллиантом, о
котором также давно мечтала Надя. А в японском ящике дивной работы красиво
уложены кружевные платки, перчатки и ажурные шелковые чулки. Тут же стоит
коробка с изящной почтовой бумагой от Ненилы Васильевны и Лизаньки. На
коробке прикреплена бумажка с начертанными на ней словами:
"Королевне нашей от ее преданных слуг Н.В. и Л.".
А рядом большая коробка конфет от Домны Васильевны и именинный
крендель от Кленушки.
Но на все эти приношения Надя даже и не смотрит. Все ее внимание
поглощено теперь белым платьем. Что за догадливая, что за умница эта милая,
добрая Анна Ивановна! Именно такое белое с черным поясом только и может
надеть нынче Надя в месяцы ее траура. Когда только успели снять с нее
мерку, вот забавно-то! Только бы лишь пришлось оно ей впору. Ведь так редко
бывает, чтобы платье хорошо сидело без примерки.
Надя так увлечена рассматриванием подарков, что не слышит, как
открывается дверь ее бонбоньерки-комнаты и Анна Ивановна тихо, на цыпочках,
приближается к девочке.
- Ну, что, милая Нэд, довольны ли вы моими подарками? - спрашивает
она, вдоволь полюбовавшись счастливым личиком девочки.
Та вздрагивает от неожиданности, потом с радостным криком падает на
грудь своей "доброй волшебницы".



x x x



К трем часам дня съехалось приглашенное юное общество: явились
Ратмировы, Стеблинские, Карташевский, Зоинька Лоренц и даже, к великому
Надиному удовольствию, Софи Голубева, перед которой Наде так хотелось
блеснуть и своими подарками и своим нарядом.
Прелестная в белом полутраурном платье (Анна Ивановна настояла на
своем желании видеть в нем нынешний день Надю), причесанная к лицу и вся
сияющая от удовольствия, Надя казалась прехорошенькой нынче.
- Мы извиняемся, но танцев и музыки у нас не будет нынче, - я в
трауре, - с любезной улыбкой встречая своих юных гостей, говорит каждому
Надя. - Вместо танцев устроим после обеда petits jeux*, будем играть в
мнения, в почту. Согласны?
______________
* Здесь: тихие игры (фр.).

- Согласны. Конечно, согласны! - спешат ответить юные гости. В
сущности, танцевать или играть - не все ли равно, лишь бы весело было, лишь
бы быть всем вместе.
Чтобы не стеснять молодежь, та же предусмотрительная Анна Ивановна
просила родителей детей не присылать с ними гувернеров и гувернанток, и те
охотно пошли навстречу ее желанию.
До обеда Надя свела своих юных гостей в зеленую комнату. Никто, кроме
Ратмировых, не бывал еще здесь, поэтому убранство оригинального помещения,
фонтан, статуи, обилие клеток с канарейками, а главное, с пестрым Коко,
привело в полный восторг юных гостей и целиком овладело их вниманием.
Особенно понравился детям Коко. Он был нынче особенно в ударе и казался
очаровательным со своею безудержною болтовнею.
- Здравствуй, братец! - по настоянию Нади, обратился Ванечка к
забавной птице.
- Здравия желаю, ваше высокородие! - прикладывая лапку к клюву и как
бы отдавая честь, отчеканивая каждое слово, ответил забавный попугай
мальчику.
- Ха, ха, ха! - весело залились дети.
- Ха, ха, ха! - вторил им Коко. - Что тут смешного, не могу понять! -
перекрикивает он их.
Смех при этих словах усиливается.
- Кто его выучил? Какой он забавный... - спрашивает Маня Стеблинская
Надю.
- У него есть своя собственная воспитательница, одна из приживалок
Анны Ивановны, - отвечает небрежным тоном девочка, не замечая присутствия
Лизаньки тут же в комнате, около клетки.
Зато ее замечают другие дети. От них не ускользнул румянец гнева и
негодования, вспыхнувший на щеках Лизаньки, ни полный злобы и обиды взгляд,
брошенный ею в сторону Нади.
"Приживалка! Скажите, пожалуйста! Да как она смеет так? Сама не лучше,
сама живет из милости. Ах, ты фря этакая, выскочка, как зазналась!" -
мысленно злобствует уязвленная девушка, предусмотрительно пряча, однако,
под ресницами все еще сверкающий злобой и негодованием взгляд.
Наточка, мягкая и чуткая по натуре, заметив создавшееся положение,
спешит рассеять его. Она очень любезно разговаривает с Лизанькою; участливо
расспрашивает ее о привычках Коко, восторгается ее терпением и
усидчивостью, заставившей научиться глупую птицу так чисто и так много
говорить, а главное, ответить так кстати.
Потом появляется Кленушка со своими питомцами, и собачки теперь
овладевают вполне вниманием детей. Как забавна Заза, умеющая ходить на
задних лапках! А флегматичный Макс, на лету подхватывающий кусочек сахара,
положенный ему на нос! А Нусик и Пупсик, стоящие по пяти минут в ожидании
подачки на часах!
- Да у вас тут целый собственный цирк. К Чинизелли и ездить не надо, -
говорит Никс, большой любитель всяких цирковых зрелищ.
- Они прелестны, - картавит княжна Ася, лаская то одну, то другую
собачку.
Даже смущающаяся ежеминутно Зоинька Лоренц и та решается расспросить
Кленушку о том, как живут между собою, не ссорятся ли, не грызутся ли все
эти четвероногие живые игрушки.
- А мне все-таки больше всего нравится Коко. Искренне признаюсь в
этом, - говорит Софи, снова возвращаясь к клетке с попугаем. - Что он,
однако, ест? - обращается она с вопросом к Лизаньке.
- Зерно, подсолнухи, молоко с булкой... - с готовностью перечисляет
та.
- И даже сыр, вообрази, сыр, Софи, - вмешивается в их разговор Надя. -
Я это сейчас продемонстрирую на ваших глазах. Лизанька, принесите кусок
сыра от Домны Арсеньевны, - тоном хозяйки тут же приказывает Надя девушке.
- Но, Надежда Ивановна... - заикается было Лизанька.
- Пожалуйста, извольте слушать, что вам говорят, - отрезывает Надя,
награждая девушку ледяным взглядом.
Лизанька потупляет глазки и смиренно поджимает губы. Она не узнает
нынче Нади. Правда, у любимицы их общей благодетельницы есть привычка
"задавать тон" и выставлять себя хозяйкой в присутствии посторонних, но так
повелительно, так властно она еще не говорила никогда. Однако, во избежание
неприятных столкновений, Лизанька покорно идет исполнить поручение Нади с
целой бурей в душе. Она возвращается вскоре, неся кусок сыра на тарелке и
нож.
Надя нетерпеливо вырывает у нее из рук и то и другое.
- Как вы долго прохлаждаетесь, Лизанька! Куда вы пропадали? - с
капризно надутыми губками роняет она.
От этого замечания Лизанька вспыхивает до ушей.
- Скверная зазнавшаяся девчонка! - награждает она мысленно далеко
нелестным эпитетом Надю и смотрит ей в глаза недоброжелательным взглядом.
Но Надя не замечает этого взгляда. Не замечает ничего, кроме
сгруппировавшихся вокруг нее детей, с самым живым интересом следивших, как
жадно хватает Коко мелко нарезанные куски сыра из рук Нади.
- В первый раз вижу такого гастронома-попугая, - усмехается Митя
Карташевский.
- Ха, ха, ха! - вторит ему Лоло, всегда готовая посмеяться кстати и
некстати.
- И такого прожору! Смотрите, смотрите, десятый кусок убирает! -
удивленно роняет Маня.
- Он может съесть целый фунт, если хотите, - хвастливо говорит Надя,
чувствуя себя центром общего внимания не менее самого Коко и, отрезав
кусочек побольше, вкладывает его в жадно раскрывшийся ему навстречу клюв
попугая.
- Будет, да будет же, правда, Надежда Ивановна, - испуганно шепчет
Лизанька, в понятном страхе следившая все это время за процедурой этого
кормления. - Не было бы худо нашему Коко.
- Не ваше дело, - резким шепотом отвечает ей Надя. - Пойдите,
принесите ему свежей воды, - снова повышая голос, приказывает она.
Ей хочется во что бы то ни стало подчеркнуть перед юными гостями свою
хозяйскую власть в этом доме, а сегодня у нее и с Лизанькой, и с Кленушкой,
и с прислугой совсем особенный тон, особенная манера говорить и даже, как
это ни странно, какой-то особенный голос.
Дети замечают это и конфузятся. Одна Софи Голубева кажется довольной.
Ей как нельзя более приятны все промахи Нади, все ее ошибки и плохое
воспитание, особенно резко подчеркнутое нынче. Она терпеть не может эту
"выскочку из мещанок", как давно уже окрестила про себя Надю Софи. И если
она втайне и завидовала ее теперешней жизни и окружающей Надю роскоши и
богатству, то видя в таком смешном и глупом положении эту напыщенную,
зазнавшуюся мещаночку, Софи удовлетворена вполне. "Богатство глупому не
впрок", - решает она, поглядывая на Надю насмешливыми глазами.
К счастью, Надя не замечает ничего... Весь сыр с тарелки перешел,
наконец, в зоб Коко. Сытый, наевшийся до отвала, попка теперь почувствовал
приятную сонливость и завел глаза, вполне довольный угощением. Как раз в
это время детей позвали к столу. За столом Надя старалась выказать себя
самой гостеприимной хозяйкой. Анны Ивановны не было; она решила дать детям
полную свободу действий и велела подать обедать к себе в комнату.
И опять Надя, почувствовав себя полновластной хозяйкой, опять
командовала Лизанькой и Кленушкой, хлопотавшими тут же у стола, и
покрикивала на прислугу.
Лакеи и горничные с удивлением посматривали на разошедшуюся "маленькую
барышню", никогда не проявлявшую до сих пор такого странного задора.
К концу обеда, когда был подан десерт, в столовую неслышно вошла
Ненила Васильевна.
- Королевна наша, красавица-душенька, - своим быстрым шепотком
заговорила она, наклоняясь к Надиному уху, - сестрица ваша там пришли из
дома, вас спрашивают.
- Какая сестрица? - нетерпеливо передернула плечами Надя.
- Да ваша родная сестрица. Шурочкой звать.
О! Вся кровь бросилась в лицо Нади, и она густо покраснела от
неожиданности и смущения. Покраснели даже лоб, шея, даже маленькие уши,
окруженные завитками белокурых волос.
Как посмела она прийти сюда, эта Шурка, вопреки ее, Надиному, желанию!
Ведь, кажется, русским языком наказывала Надя ей и всем домашним не
приходить поздравлять ее в этот день!
Бросив пытливый взгляд на гостей (слышали или не слышали?), Надя тоже
шепотом отвечает Нениле Васильевне:
- Скажите ей, что сейчас мне некогда, сейчас я занята с моими гостями.
Пусть завтра придет... Завтра утром часов в одиннадцать... Тогда уже,
наверное, не будет никого.
- Ахти, красавица, а ведь я не знаючи-то впустила сестрицу в комнаты.
Неловко как-то отказывать ей теперь, - сокрушенно качая головою, снова
шепчет Ненила Васильевна.
Гримаса нетерпения морщит лицо Нади. Она бросает мимолетный взгляд на
дверь... Так и есть. Этого еще недоставало! Из залы ей умильно кивает с
улыбкой во всю ширину рта сияющая Шурка.
Надя вскакивает, как ужаленная, со своего места и, забыв извиниться
перед сидящим за столом юным обществом, несется, как на крыльях, в залу.
- Ты зачем пришла без разрешения? Кто тебе позволил? - сразу
накидывается она на Шурку.
Та, вся сиявшая улыбкой удовольствия за минуту до этого, сразу как-то
потускнела при первых же словах сестры.
- Наденька, - жалобно тянет девочка, складывая губы трубочкой, готовая
заплакать от смущения и испуга.
- Что Наденька? Что Наденька? Я тебе толком говорила: не сметь
приходить. Ума хватило пустить тебя у наших. У меня гости-аристократы:
княжны Ратмировы, Ртищевы, Стеблинские, а ты такой ободрашкой пришла. В
ситцевом платье. Как тебя отпустили только, как отпустили?
- Да меня... меня и не пускали, Наденька. Я сама пришла. Захотелось
поздравить, вот и пришла... Думаю, вызову тишком Наденьку, никто и не
увидит. Я тебе рябиновой пастилы принесла, Наденька, твоей любимой... -
заикаясь от волнения, бормотала Шурка, протягивая Наде коробку с пастилой.
- Сама пришла? Без спросу? Так убирайся вон! Сию же минуту уходи. И
дрянь эту уноси скорее. Не хочу я твоей пастилы. Сейчас гости перейдут в
залу. Беда, если застанут тебя здесь. Ну же, уходи, уходи скорее!
И Надя без церемонии подталкивала сестру к двери.
- Ухожу, Наденька, ухожу... - роняя слезы, совсем огорченная и
несчастная лепетала Шурка.
Еще минуту, и ее жалкая маленькая фигурка скрылась за дверью...
Маленькая фигурка в чистеньком ситцевом платье и холстинковом фартучке,
тщательно вымытом и выутюженном собственными проворными руками специально
для дня Надиного рождения, для нынешнего дня! И вот надо же было так
случиться!..
Совсем уничтоженная Шурка с поникшей головой сходит с лестницы и
выходит на улицу. Как тяжело, как гадко все это произошло! А виновата она
сама. Никто другой, как сама Шурка. Убежала без спроса, не посоветовавшись
со старшими, вот и поделом тебе, глупая, несмышленая девчонка, - уже
негодуя на самое себя, мысленно укоряет себя девочка. Где-то в глубине ее
души, в самых тайниках, закипает негодование и на Надю. Но это мимолетное
чувство. Надя права. Куда же ей, Шурке, такой простушке, знакомиться с
важными барами, только Надю срамить своим затрапезным ситцевым платьишком.
Ну, конечно, осрамила бы только. И очень хорошо, что Надя не приняла ее. А
какой дом-то у Поярцевой, какие комнаты! Дворец, сущий дворец! А швейцар-то
какой важнеющий. Шурка книксен ему сделала по нечаянности, когда он открыл
дверь перед нею. А теперь домой торопиться надо, а то хватятся. Попросилась
к подруге сходить у тети Таши, а сама сюда... Бежать надо бегом.
И Шурка, машинально прижимая к груди коробку с злополучною пастилою, о
существовании которой она совсем позабыла в этот миг, быстрым ходом
направляется вдоль Каменноостровского проспекта.


Глава IV

Знаменательный вечер

- Что это вы нас покинули, Надин? Кто похитил вас на такой
продолжительный срок из нашего общества? Я решительно протестую против
такого злодейства.
И Ванечка при этих словах так грозно и сурово сдвинул брови, придав
комическое выражение своему детскому лицу, что все остальные дети
покатились со смеху.
- У тебя, кажется, была сейчас твоя младшая сестренка? - с невинным
видом, скрывая насмешливую улыбку, обратилась к Наде с вопросом Софи.
Надя, менее всего ожидавшая такого вопроса, вздрогнула от
неожиданности. Не удалось ей-таки скрыть прихода Шурки, эта противная Софи
успела разглядеть маленькую фигурку в ситцевом платьице. Какая досада,
право. Что же, однако, отвечать ей? Нельзя же сказать, что это неправда,
что это ложь, что Шуркиного духа не было здесь даже.
С минуту Надя колеблется, думает упорно... В голове ее бродят самые
упорные мысли... Она ищет, измышляет способ выйти из неловкого, по ее
мнению, положения...
А обе княжны Ратмировы, Маня Стеблинская и Наточка смотрят на нее
удивленными глазами.
- Почему вы не позвали сюда вашу сестру, Надя? Нам бы очень хотелось
познакомиться с нею, - говорит Ася со своей обычной улыбкой.
Знакомиться с Шуркой? И кому же? Этой изящной, нарядной,
изысканно-светской княжне? О нет, не так уж глупа она, Надя, чтобы показать
такому избранному обществу свою одетую в полинявший ситец и лишенную самых
примитивных манер и выдержки сестру-мещанку.
И Надя глубоко смущается от одной такой мысли. Вдруг счастливая идея
приходит ей в голову. Благодаря ей Надя может выйти из глупого положения,
может вернуть себе нарушенное приходом Шурки спокойствие. Поистине
счастливая мысль! И не совсем естественно девочка начинает смеяться.
- Ха, ха, ха! Как это забавно, господа! Вот потеха-то! - так и
заливается деланным смехом Надя. - Здесь приняли посланную ко мне
прислугу-девочку за мою сестру. Как вам нравится это? Моя тетя и сестра
прислали мне поздравление с маленькой служанкой, нашей подгорничной. Как
это забавно, не правда ли? Ха, ха, ха!
Однако Софи Голубеву не так легко провести, как это кажется на первый
взгляд. Она несколько секунд глядит в лицо Наде внимательными, насмешливыми
глазами, потом, отчеканивая каждое слово, произносит веско и громко на весь
стол:
- Как странно. Действительно, странно, потому что, насколько я помню,
в институт на прием к тебе приходила именно эта девочка или удивительно
похожая на нее и все говорили, что она твоя младшая сестра Шура.
Если бы у Нади была возможность зажать рукою этот противный рот Софи,
уличающий ее, Надю, с такой удивительной последовательностью, если бы она
могла заставить молчать Софи и вывести ее из-за стола! Но увы! Это было
невозможно, и Надя принуждена молчать и выслушивать до конца эту противную
девчонку. Какое счастье еще, что Наточка и Митя Карташевский пришли так
вовремя в эти минуты на помощь.
- Мне жаль, что и сегодня не удастся познакомиться с вашим милым
братом, - говорит догадливый Митя, чтобы перевести на что-нибудь другое
внимание детей.
- Надя, ты разрешаешь, в качестве хозяйки, встать нам из-за стола? -
спрашивает в свою очередь Наточка, с шутливой почтительностью обращаясь к
Наде.
- Конечно, конечно! - спешит ответить та.
Она сама рада-радехонька, что можно отвлечь внимание юных гостей от
только что случившегося "недоразумения". Приказав прислуге перенести десерт
в залу, снова ожившая и успокоившаяся Надя уводит туда своих гостей.
- Mesdames et messieurs! - поднимает голос Никс, - я предлагаю играть
в мнения. Кто согласен со мной?
- Отлично, отлично! Блестящая идея! - звучат несколько оживленных
голосов.
- Игра во мнение... Гм... Гм... Не привела бы она всех нас в сомнение,
- пробует острить Ванечка.
- Ха, ха, ха! - заливается самым звонким смехом Лоло.
- Потому что начнутся счеты и обиды, - подхватывает его сестра Маня. -
Лучше давайте играть в комнатный крокет. У вас, наверное, есть такой
крокет, Надя?

За другую руку Надю тянет к себе Шурка.
- Надюша, милая, позволь мне прибегать к тебе хоть изредка, - шепотом
молит она сестру. - Посмотреть на твое житье-бытье.
- Хорошо, приходи, - с высоты своего величия бросает Надя.
Печальная рожица Шурки оживляется сразу. Ей так хочется посмотреть на
новую жизнь Нади в "Поярцевском дворце", как она мысленно окрестила дом
Анны Ивановны. Сколько захватывающе интересного слышала она уже про него от
Нади! И вот она увидит своими глазами "дворец". И осунувшееся от горя за
последние дни личико Шурки уже сияет.
Тетя Таша в последний раз дрожащей рукой крестит Надю, целует ее
глаза, щеки, губы...
- Не забывай, не забывай нас, деточка... - слышится ее надорванный
голос.
Надя вырывается наконец из ее объятий. Уж эти минуты прощания! Только
нервы треплют даром, - мысленно негодует она. - Точно Бог весть куда
отправляют, на край света. И, еще раз кивнув всем головою, она выскакивает
за порог маленькой квартирки в сопровождении своей новой покровительницы,
веселая и щебечущая, как птичка.
- Вот и нет нашей Нади! Была и исчезла, как сон, - говорит по ее
отъезде тетя Таша и, опустив седеющую голову на руки, глухо рыдает.
Сережа, Клавденька и Шурка хлопочут около нее.
- Эх, тетя Таша, тетя Таша, не стоит она того, чтобы о ней так
убиваться, - внезапно раздражаясь, говорит Клавденька. - Право не стоит!
Сами поймете это потом.
Сергей молчит. Но в душе он согласен с сестрою. Эгоизм и черствость
Нади поразили и его.


Глава II

Мечты сбылись. Волшебная сказка

Петроградская квартира Анны Ивановны Поярцевой помещается в небольшом
доме-особняке на Каменноостровском проспекте. Это, действительно, целый
маленький дворец. Здесь, как и на даче в Новом Петергофе, есть "зеленая"
комната с тропическими растениями и зеленым же, похожим на пушистый газон,
ковром. Но здесь это помещение еще менее напоминает комнату. Это - целый
сад, иллюзию которого добавляют мраморные статуи и комнатный фонтан из
душистой, пахнущей хвоей, эссенции, освежающей комнату и поразительно
напоминающей запах леса. Все остальное помещение особняка представляет
собою ряд прелестно и богато обставленных горниц. Внизу живет хозяйка.
Наверху размещены приживалки и прислуга. На дворе находится кухня, конюшня,
гараж. Позади дома - сад, небольшой, но тенистый, с качелями и
лаун-теннисом. И здесь, словно где-то на даче или в деревне, шумят
значительно старые липы. И совсем забывается, что тут уголок столицы, что
этот великолепный старый сад - кусочек шумного Петрограда, почти что центр
его.
Надя в восторге и от сада, и от дома, и от своей комнаты, похожей на
голубую бонбоньерку. Изящная, в стиле модерн мебель, хорошенький письменный
стол, крытая шелковым одеялом и батистовым бельем постель, ковер во всю
комнату, масса красивых картин и безделушек - все это делает удивительно
милым и уютным этот уголок. И самая жизнь Нади теперь является венцом
желаний всех ее требований. Это та самая волшебная сказка, тот идеал, о
котором она так мечтала всегда. Она поднимается поздно, потому что и
хозяйка поднимается поздно. Только приживалки, прислуга, собаки и птицы
встают с восходом солнца в этом доме. Только в двенадцать часов дня
слышится первое движение в комнате Анны Ивановны; в час она пьет чай с
Надей и завтракает в столовой. Приживалки и собаки, а часто и говорливый
ручной Коко - все это группируется тут же вокруг них. Надю очень забавляет
всегда это утреннее чаепитие. Собаки рассаживаются вокруг хозяйки, умильно
вертят хвостиками и просят подачек. Неугомонный Коко несет всякую дичь,
выкрикивая ее кстати и некстати своим резким голосом. Приживалки - Домна
Арсеньевна и Ненила Васильевна громко восхищаются Надей. Это вошло даже в
привычку: восторгаться за утренним чаем и завтраком ее красотой, ее
свежестью, даже ее скромным траурным платьицем, которое, по их мнению, так
прелестно оттеняет чудное личико "златокудрой королевны". Лизанька вторит
старухам, певуче растягивая слова и поджимая тонкие губы. Она любит
употреблять высокопарные книжные фразы, бесцеремонно выхватывая их из тех
макулатурных изданий, которые поглощает девушка не менее рьяно, нежели
Надя. Ее обязанности Кокошиной няньки очень несложны и оставляют Лизаньке
много свободного времени, которое она и посвящает чтению. Но кроме
бульварных романов, девушка очень любит читать божественное и потом долго
рассказывает матери о прочитанном, о муках того или другого угодника, о
святых подвигах отшельников, и обе вздыхают или плачут тихо у себя в
комнате, где пахнет лампадным маслом.
Лизанька и ее мать не нравятся Наде, несмотря на их льстивую
угодливость. Что-то враждебное чудится Наде в их заискивающей
предупредительности по отношению к ней. К Домне Арсеньевне Надя вполне
равнодушна. Старуха Арсеньевна, вполне бесцветная личность, правда, льстиво
заискивающая и угодливая не меньше Лизаньки и ее матери, но без того чуть
уловимого духа неприязни, который проглядывает в тех двух. Кто больше всех
нравится Наде - так это Кленушка. Бестолковая, примитивная, недалекая и
грубоватая по виду "собачья нянюшка" представляет собою ценность нетронутой
натуры. На собак она кричит и сердится безо всякого зазрения стыда и
совести.
- Чтобы вы пропали! Удержу на вас нету. Макс, ненавистный ты этакий!
Будешь ты слушаться, Заза? Ледка, вот я вас кнутом, дождетесь вы у меня! -
разносится ее голос по всему двору во время прогулок с бедовой сворой.
Но угроз своих никогда Кленушка не приводит в исполнение. Никогда еще
ее рука не поднималась на всех этих левреток, мопсов, пуделей, шпицов. А
слезы Кленушка проливала и не раз, когда заболевала та или другая
собачонка. Когда же мопс Пупсик объелся пышками, незаметно похищенными им
из кухни за спиною повара, и едва не околел вследствие своего обжорства,
Кленушка "выла белугой", по выражению Лизаньки, у себя в мезонине, ухаживая
за собачкой.
По происхождению своему Кленушка была крестьянкой. Ее десятилетней
девочкою привезла из деревни судомойка, служившая у Поярцевой и которой
Кленушка приходилась племянницей. Судомойка умерла, и, через два года,
Клену, не имевшую родных, оставила жить у себя Анна Ивановна, призрев
круглую сиротку и дав ей новую обязанность ухаживать за ее собачками, также
приютила она в свое время и бедную овдовевшую чиновницу Ненилу Васильевну с
малолетней дочкой и бывшую просвирню Домну Арсеньевну, хозяйничавшую другой
десяток лет в ее доме.
Надю положительно забавляла Кленушка. Забавляли ее рассказы про
деревню, которую прекрасно помнила Кленушка и к которой стремилась всей
своей душой.
- Ну, какая я городская? Поглядите-ка на меня, деревенщина я, как есть
деревенщина: толстая, нескладная; щеки - ишь как надулись, словно лопнуть
хотят, - разглядывая себя в зеркало, часто иронизировала на собственный
счет Кленушка. - А платье-то городское идет ко мне, как корове седло. То ли
дело, сарафан на плечи да серп в руки да в поле ржаное под самое солнышко.
Небось, жир-то бы живо согнало... То ли бы дело: и квасок тут тебе и
хлебушко. Смерть не люблю разносолов ваших...
- А сама досыта разносолов-то этих кушаешь, - ехидно замечала в таких
случаях Лизанька.
- Ну, да и кушаю, ну, и что ж из этого? - огрызалась Кленушка. - Надо
же кушать что-нибудь. Не помирать же голодом.
- Ты-то помрешь! - язвила Ненила Васильевна, в свою очередь
недружелюбно поглядывая на толстую, здоровую фигуру Кленушки.
"И ведь родятся же такие крепкие да гладкие, кровь с молоком, тогда
как у ее бедняги Лизаньки все ребрышки, все косточки наперечет", - мысленно
негодовала старуха.



x x x



Ежедневно после завтрака Анна Ивановна велит подавать автомобиль и
едет с Надей в магазины. Они останавливаются у пассажа, у Гостиного двора и
всюду Поярцева накупает массу всяких нужных и ненужных вещей. Стоит только
заикнуться Наде, что ей нравится та или другая вещица, выставленная в
магазине, как вещица тотчас переходит в полное, неотъемлемое владение
девочки.
- Ах, зачем это! Не нужно, - слабо протестует Надя, в то время как
сердечко ее замирает восторгом, а лицо так все и сияет от удовольствия.
Эти часы объездов магазинов и покупок - самые лучшие в жизни Нади. Она
совершенно забыла о том, что говорил недавно Сергей. О том, о чем
предупреждал юноша: отнюдь не брать подачек от ее новой покровительницы.
Такой соблазн иметь у себя все эти прелестные вещицы, которыми щедрыми
руками награждает ее добрая Анна Ивановна. Эти длинные шелковые чулки, эти
тонкие эластичные лайковые перчатки, эти прелестные гребенки из настоящей
черепахи. Потом веер, потом еще серебряную сумочку-кошелек, потом
перламутровый с золотой, ее, Надиной, монограммой бинокль. Как жаль, что
она в трауре! Как жаль, что нельзя прикинуть на себя все эти прелестные
шляпы и платья, которыми она целыми часами готова любоваться у окон
магазинов. Но Сережа, а за ним и тетя Таша строго-настрого наказали ей
носить это траурное платьице, обшитое крепом, по крайней мере, месяц со дня
смерти отца, и она должна волей-неволей подчиниться их требованию.
К трем часам Надя возвращается нагруженная покупками, блаженная,
улыбающаяся, усталая от массы пережитых только что ею радостных
впечатлений.
Ровно в три раздается звонок в прихожей. Лакей несется открывать. За
ним несутся с оглушительным лаем собачонки. Канарейки трещат; попугай
выкрикивает какое-то бессмысленное приветствие.
Входит Сережа. Юноша является сюда прямо из гимназии, он смертельно
устал. Шутка ли, прийти с Песков на Каменноостровский! На трамвай же нет
денег - каждая копейка нужна в доме. Бросив в угол свой ранец, юноша сразу
приступает к уроку. Занимаются они с Надей в кабинете Анны Ивановны. Сама
хозяйка дома присутствует неустанно на этих уроках с работою в руках. Надя
всегда рассеянна, всегда невнимательна и ленива на этих уроках отвечает
невпопад, делает непростительные ошибки.
Сережа при всей своей сдержанности начинает раздражаться, сердиться на
сестру.
- О чем ты думаешь? - повышает он голос. - Где твоя голова?
Он прав. Голова Нади далеко от занятий. Мысли ее там, в голубой
бонбоньерке-комнате, где разложены на столе только что приобретенные
покупки. Одна мысль о том, что она их полновластная владетельница, приводит
Надю в дикий восторг, заставляя выскакивать из головы все эти скучные
правила на буквы "ъ" и названия рек Российской империи, и пояснения Символа
Веры, и басню Крылова, которые она подготовила к этому дню.
- Очнись! Очухайся! Что ты за чушь болтаешь! - чуть ли не в голос,
потеряв всякое терпение, уже кричит Сережа.
- Сереженька, голубчик, - вмешивается Анна Ивановна, откладывая на
минуту работу в сторону (она вяжет бесконечный шарф на двух спицах). - Вы
бы не так строго. Ведь смотреть на вас обоих жалко. Вы и себя волнуете и
Наденьку.
- Ей надо волноваться, Анна Ивановна, она бедная девушка, почти нищая.
Ей необходимо хорошо учиться, запастись знаниями, чтобы потом легче было
найти место, службу, занятия, уроки. За ученого двух неученых дают, сами
знаете, - говорит сдержанно, волнующимся голосом Сережа и снова переводит
глаза на сестру.
- Приведи мне эти дроби к одному знаменателю. Надя, - приказывает он,
начертив цифры и знаки карандашом в тетрадке своей ученицы.
А сам отваливается на спинку стула, побежденный усталостью. Если бы
можно было не заниматься самому с этой лентяйкой, нерадивой Надей! Если бы
можно было пригласить учителей, чтобы себя и свою энергию сохранить для
более прилежных учеников. Но, увы! нельзя этого, нельзя! Учителя стоят
дорого, а он и так кругом в долгу у Анны Ивановны за жизнь Нади в ее доме.
Когда-то все выплатит он - ведает один Бог.
В пять часов уроки кончаются и Надя облегченно вздыхает. Еще бы! Два
часа занятий с таким небольшим, пятиминутным перерывом!
- Оставайтесь обедать у нас, Сережа, - неизменно каждый день
приглашает юношу Анна Ивановна по окончании уроков.
Но тот неизменно отказывается каждый раз.
Он очень благодарен, но ему надо спешить домой. Вечером у него еще
есть уроки и необходимо самому подготовиться к завтрашнему дню. У них в
гимназии очень требовательны к знанию предметов.
Уходя, он наставительно замечает Наде:
- Внимательнее будь. Смотри, чтобы завтра знать все у меня назубок.
Ведь ты не маленькая, Надежда, можешь понять, кажется, всю пользу и
необходимость учения. И на могилу отца не забудь съездить в будущее
воскресенье. Слышишь? В прошлое тебя не было на кладбище. Какой стыд, опять
проспала?
Наконец-то он уходит, такой, по мнению Нади, требовательный, суровый,
несправедливо строгий к ней, еще такой юной, такой хрупкой девочке.
Радостная, с легким сердцем, напевая какую-нибудь веселенькую песенку,
Надя вприпрыжку бежит в зеленую комнату полюбоваться канарейками,
подразнить Кокошку. За нею бегут Ами, Бижу, Заза, Леда, Пупсик и Нусик,
всегда неравнодушные к суетливым движениям человека. Меланхолично выступает
за ними величаво спокойный черный пудель Макс.
Из зеленой комнаты вплоть до самого обеда несутся исступленные крики
Коко, смех Нади, лай собачек...
- Кушать подано, - докладывает лакей, и, прискакивая и смеясь
беззаботным смехом, Надя снова бежит в столовую.
- Королевна златокудрая наша! Явилось наше красное солнышко! Ишь как
разгорелась вся! Так и пышет, ягодка вы наша! - сладко запевает Ненила
Васильевна, умильно заглядывая в лицо девочки.
- Наденька совсем у нас надменная принцесса, сказочная богиня,
алебастровая красавица! - обычными бессмысленными комплиментами и некстати
скомпонованными фразами вторит ей, вычурно поджимая губки, Лизанька.
А Домна Арсеньевна спешит наложить на тарелку девочки лучшие куски.
Анна Ивановна довольно улыбается. Ее бесконечно радует такое
преклонение перед ее любимицей. Надя нравится ей все больше и больше с
каждым днем. Ее прелестное личико кажется совсем кукольным в массе
белокурых волос. А Анна Ивановна любит такие кукольные головки, которые
можно хорошо причесать к лицу, которым удивительно идут наряды. Вообще Надя
ей кажется очаровательною, живою куколкою, подаренной ей судьбой в утешение
под старость. Она и имя ей придумала другое. Надя - слишком вульгарно
звучит. Имя Нэд гораздо более подходит к белокурой поэтичной головке и
тонким, точно изваянным, чертам девочки. Скорее бы проходили эти дни
строгого траура. О, она сумеет одеть, нарядить Надю так, что все ахнут от
восторга. К ней должны идти все нежные цвета: розовый, голубой, зеленый. Но
и в черном она прелестна.
После обеда к Наде приходит учитель музыки. Девочка учится у него
играть на рояле. Это желание самой Анны Ивановны. Она более чем уверена,
что ее очаровательная Надя должна обладать каким-нибудь талантом, который
необходимо найти и развить. И Анна Ивановна "находит" и развивает талант
Нади при помощи учителя и рояля, несмотря на заверения честного немца, что
у "фрейлейн Нади абсолютно мало слюха", не считаясь с жалобою клавиш,
стонущих и плачущих под совсем бездарными, деревянными пальцами Нади.
В семь часов уходит учитель, в достаточной мере истерзанный
исполнением гамм и экзерцициев своей ученицы. Тут-то и начинается едва ли
не лучшее время для Нади. В голубой комнате-бонбоньерке, в коридоре, в
апартаментах Анны Ивановны поднимается в этот час веселая суматоха. Бегают
приживалки, бегает прислуга, с оглушительным лаем носятся следом за
бегущими собачонки, попадая под ноги и с громким визгом отскакивая назад.
Это Надю собирают в театр, куда почти ежедневно возит ее Анна
Ивановна. Впрочем, иногда театр заменяется кинематографом, цирком, иногда
же простым катаньем по островам и поездками в гости. Но все одинаково
требует прически, туалета, "прихорашивания", как говорят поярцевские
приживалки. Анна Ивановна собственноручно причесывает и завивает Надю.
Приживалки хлопочут тут же, подают нагретые щипцы, шпильки, бантики в
голову, гребенки и громко ахают и восторгаются роскошными волосами Нади к
полному удовольствию последней.
И опять искренне сожалеет Анна Ивановна, что нельзя снять с ее Нади
этого черного печального платья и заменить его более изысканным светлым
туалетом, в котором еще рельефнее, по ее мнению, выступила бы красота
девочки. Но пока приходится только скрасить, оживить это черное платье
живыми цветами и свежим кружевным воротником. Зато стройные маленькие ножки
Нади ничто не мешает обуть по своему усмотрению. На них дорогие шелковые
чулки и щегольские туфельки. На тонких руках девочки - изящные перчатки.
Черный прелестный веер и живые белые розы довершают туалет Нади.
Счастливая, сияющая входит она в ложу бельэтажа рядом со своей
благодетельницей. За ними робко прокрадывается Лизанька с Ненилой
Васильевной или Кленушка с Домной Арсеньевной по очереди. Надя плохо
слушает то, что говорится или поется на сцене. Она больше занимается самой
собою: заметив устремленные на нее из других лож взгляды, она начинает
принимать самые эффектные, по ее мнению, позы. Ей так приятно быть центром
всеобщего внимания, так удивительно интересно. А позади нее Лизанька и
Ненила Васильевна шепчут ей на ушко:
- Королевна наша, поглядите, вон барышни из ложи напротив глаз с вас
не сводят. Небось лопаются от зависти, на красоту вашу глядя.
- Ангел нетленный... Томная принцесса наша, - приводит совсем уже
неосновательное и бессмысленное сравнение Лизанька и с деланной
восторженностью чмокает Надю в плечо.
Когда вместо них в театре "дежурят" Кленушка и Домна Арсеньевна, -
восторгов бывает меньше со стороны этих двух. Кленушка вытаращенными
глазами смотрит на сцену. Ее рот открыт; брови подняты. Игра актеров, а
особенно пение действуют на нее изумительно. Под звуки голосов, раздающихся
с эстрады, Кленушка забывает весь мир и погружается в мечты о деревне.
Никогда ей так не хочется, как в эти часы, вернуться туда. А Домна
Арсеньевна клюет носом и дремлет все время спектакля...
И снова действительность исчезает для Нади, и снова она погружается в
мир грез, центром которого является она, конечно, сама Надя, и не Надя
Таирова, а новая Надя - сказочная принцесса Нэд.
Но гораздо более театра любит Надя кинематограф. Еще бы! Там всегда
бывают такие мало действительные комбинации, такие захватывающие
неожиданности, такие страшные приключения! Там она часто видит своего
любимца Шерлока Холмса или Рокамболя. Там получается такой богатый материал
для фантазии. Девочка еще слишком молода, слишком легкомысленна, чтобы
уметь отличать истинную красоту искусства от грубой фальсификации.
Но больше всего Надя любит ездить со своею благодетельницею в гости.
Теперь редкую неделю она не бывает у Ратмировых, Ртищевых, Стеблинских.
Анну Ивановну уважают все и дорожат ее знакомством, а чтобы сделать
удовольствие Поярцевой, все очень любезны и предупредительны к ее любимице.
Но Надя принимает такие знаки внимания к себе исключительно ради своих
собственных достоинств и гордо поднимает голову и надменно задирает свой
крошечный носик, видя расточаемое ей любезное гостеприимство. Она усвоила
даже особую манеру говорить с равными ей, особую - с высшими и с низшими.
Ее тон приобрел в разговоре с прислугою неприятную резкость, зато в своем
отношении к Поярцевой и девочкам-аристократкам мало чем отличается от
приторно льстивой Лизаньки и ее мамаши. С Наточкой Ртищевой она
"раздружилась", зато старшая княжна Ратмирова, Ася, занимает теперь Надины
мысли. Ее тянет к Асе, чтобы иметь право говорить: "Я подруга старшей
Ратмировой. Мы с Асей закадычные друзья".
Но Ася уклоняется от этой дружбы. Она всегда держится как-то сама
собою в стороне, да и старше она Нади почти на три года.
Тогда Надя меняет тактику и притягивает к себе хохотушку Лоло. Эта
проще и доступнее и скоро попадает целиком под влияние Нади.
Желание последней исполняется: у нее теперь есть закадычная
подруга-княжна.


Глава III

Неприятный визит. 17-е сентября

- Батюшки мои! Неужто Надя? Вот-то не узнала! Нарядная какая, скажите,
пожалуйста! - и Клавденька, только что стиравшая белье на кухне, обтирает
мыльные руки о передник и обнимает Надю.
- Тетя Таша! Шурка! Надя приехала! Идите скорее!
- Я ненадолго, - говорит Надя, - там внизу ждет Лизанька в автомобиле.
А Сережа дома? - оглядываясь с некоторой опаской, спрашивает она, хотя и
знает отлично, что в эти часы Сережа ежедневно в гимназии. Но все же
излишняя предосторожность никогда не мешает, тем более что Сережа, наверно,
отравил бы всю радость ей, Наде, если бы увидел ее новую, очень нарядную,
чересчур нарядную даже для маленькой четырнадцатилетней девочки шляпу и
модное дорогое пальто. Опять бы пришлось выслушивать выговоры о том, что
Надя не должна позволять Анне Ивановне тратить на себя столько денег,
которые ему - Сереже - будет трудно отдавать ей впоследствии. Слава Богу,
его нет, значит, можно поболтать без помехи о своем житье-бытье в
поярцевском доме.
Откуда-то из дальнего угла квартирки выходят тетя Таша к Шурка. Первая
со слезами на глазах обнимает Надю и ласково пеняет свою любимицу.
- Забыла ты нас, Наденька, забыла совсем.
А Шурка сразу впивается в элегантный костюм Нади, в ее щегольской
зонтик и сумочку.
- Неужто серебряная? - пожирая взглядом последнюю, замирающим голосом
шепчет Шурка.
- Конечно, - небрежным тоном роняет Надя. - Ну, как поживаете без
меня? - тем же тоном, прищуривая глаза (манера, заимствованная ею у кого-то
из ее знакомых взрослых барышен), осведомляется она у сестер и тетки и
оглядывает критическим взглядом окружающую, более нежели скромную,
обстановку комнаты.
Боже, до чего все ничтожно и нищенски жалко все кругом! И как только
могла она здесь жить столько времени! Эта поломанная разношерстная мебель,
эти крохотные клетушки, эта убогая лампа! О, она не вернется никогда к этой
жизни, никогда! И эти будничные серые интересы семьи! Удивительно забавно
слушать про то, что теперь дела как будто чуточку получше стали, потому что
Клавденька получила определенный, постоянный заказ на магазин, а у Сережи
появились вечерние занятия в конторе одного купца-мебельщика, и он будет
получать жалованье каждый месяц да два урока вдобавок ко всему. А Шурку в
профессиональное решено отдать нынче.
Все это тетя Таша с Клавденькой говорят по очереди, стараясь как можно
скорее посвятить во все Надю.
Последняя слушает одним краешком уха. Какое ей, в сущности, дело до
всего этого! Ее волнует и тревожит совсем другая мысль.
- В это воскресенье мои именины, - улучив удобный момент и перебивая
сестру, говорит Надя, - и вот...
- Ах, Боже мой! Конечно, конечно, помним, - волнуется тетя Таша. -
Ведь 17-е уже послезавтра. А я тебе подарок приготовила, Наденька. Уж какой
- не взыщи, не поярцевским чета, мы - бедняки, не можем тратить столько,
сколько тратит Анна Ивановна.
- Она мне часы обещала подарить на именины, - не слушая слов тетки,
небрежно роняет Надя.
- Золотые? - вся вспыхивает любопытством Шурка.
- Понятно, - не никелевые, - усмехается Надя.
- Неужели с цепочкой? - почти стонет от восторга и нетерпения узнать
Шурка.
- Понятно, с цепочкой. Не на шнурке же носить их, - пожимая плечами,
отвечает Надя.
- А я тебе дюжину платков наметила, - говорит Клавденька. - В
воскресенье после обедни и принесу.
- И я принесу мой подарочек, - кивая и улыбаясь, говорит тетя Таша.
- А я тебе пастилы рябиновой, твоей любимой куплю. Ты ведь позволишь
принести мне, Наденька? - трогательно просит сестру Шурка.
Надя молчит. Ее брови сдвигаются; ее лоб хмурится. Она неприятно
поражена. В день ее именин позваны гости. Будут Ратмировы, Стеблинские,
Ртищевы, даже Софи Голубеву позвала Анна Ивановна, предварительно
посоветовавшись с Надей и заручившись ее согласием. (Пусть Софи полюбуется
теперь на ее новую жизнь. Пусть попробует теперь съязвить или затронуть ее,
Надю. Небось не посмеет задеть ее теперь!)
И вот, при всех этих богатых детях из лучших домов Петрограда ей
придется принять своих бедных, обносившихся родных. Придется подчеркнуть
свое ничтожество, свое незнатное происхождение, свою прежнюю, полную нужды
и бедности, жизнь дома. Нет, слуга покорный, на это она, Надя, не пойдет ни
за что.
- Тетя Таша... Клавдия... Что, если вы заглянете ко мне в другой раз
когда-нибудь?.. Я буду очень рада... - мямлит Надя, избегая смотреть на
тетку и сестру.
Тетя Таша теряется. Ее милое морщинистое лицо покрывается багровой
краской густого старческого румянца. Она боится, не хочет поверить своим
ушам. А между тем, где-то в мыслях мелькает смутная догадка: "Неужели она
стыдится нас, своих близких? Неужели стесняется показать нас своим новым
друзьям?" И сама испугавшись своих мыслей, уходит поспешно за подарком для
своей ненаглядной Надюши.
Чтобы приобрести этот подарок, полдюжины настоящих тонких
фильдекосовых чулок (тетя Таша знает, что грубых, бумажных, не выносит ее
Наденька), она отказывала себе во всем самом необходимом за эти две
последние недели: ходила пешком с Песков на Сенную за провизией каждое
утро, вместо того, чтобы ехать в трамвае, пила по утрам кофе без булки, не
покупала "Петербургской Газеты", которую так любит читать; словом,
урезывала себя во всем. И вот, вместо того, чтобы вручить этот с такой
любовью купленный ею подарок в день ангела имениннице, что особенно ценится
тетей Ташей, она передает его ей сейчас.
Надя мельком бросает взгляд на чулки.
- Мерси, - бросает она небрежно и словно случайно вытягивает свои,
изящно обутые в шелк и тонкое шевро, ножки.
- Я привыкла к шелковым, Анна Ивановна покупает мне их еженедельно.
Они очень непрочны, их приходится менять каждый день, - тянет она, щурясь
на свои ажурные шелковые чулки.

"Бедная, исковерканная, жалкая девчурка, - думает про себя старик. -
Было бы время у меня да здоровье, занялся бы я тобою хорошенько, твоим
воспитанием и направил бы тебя на истинный путь. Да вот горе, недуги
одолели вдобавок к службе".
- Ну, чего, Федул, губы надул? - шутливо смазан рукою по лицу Нади с
тенью улыбки на измученном и суровом лице, ласково пошутил он, желая
немного утешить дочь.
От этой неожиданной шутки главы семейства прояснились лица и у всех
присутствующих.
"Шутит, значит, не сердится, значит, гроза миновала и Надя прощена", -
мелькнуло в голове у каждого из членов семьи.
Одна Надя не реагирует только на отцовскую шутку. Враждебно смотрит
она исподлобья, как затравленный волчонок, в лицо отца. Смотрит без тени
улыбки, сумрачно и серьезно. Ей кажется в эти минуты, что она несчастная
жертва отцовского деспотизма и что с нею более чем несправедливо поступили
сейчас.
- Надя... Надежда... Наденька, что ж ты! - лепечут ей усиленно тетя
Таша, Клавденька и Сергей, делая ей какие-то знаки глазами, губами и
бровями.
Но Надя и глазом не ведет, точно не слышит их слов. Она вся ушла в
переживание своей воображаемой обиды, нанесенной ей чужой
несправедливостью. Не глядя ни на кого, она встает со своего места, холодно
целует, как бы отбывая повинность, руку отца, потом небрежно обнимает тетю
Ташу и, не взглянув даже на остальных, обиженная и надутая, уходит к себе.
- Совсем избаловали девочку! Сладу с ней нету! - говорит ей вслед Иван
Яковлевич, и тяжелый вздох поднимает его впалую грудь. - Надо придумать
что-нибудь. Надо вовремя исправить Надю. Ну, да утро вечера мудренее, авось
что и придумаем, сестрица, с вами сообща, - обращает он усталые глаза в
сторону свояченицы. - А пока что спать пора. Спокойной ночи, - и, тяжело
поднявшись со своего места при помощи Клавдии и Сергея, слабой, усталой
походкой старик Таиров побрел в свою горницу.



* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *




Глава I

Тяжелая утрата. На пути к счастью

В середине августа начались дожди, и Таировы переехали в город.
Здоровье Иван Яковлевича ухудшалось с каждым днем. Разрушительный процесс в
легких шел быстрыми шагами к концу. Больной теперь не только не ходил на
службу, но целые дни проводил в постели с глазами, неподвижно устремленными
в одну точку. Тетя Таша, Клавдия и Сергей поочередно дежурили около
кровати. Шурке была поручена кухня и хозяйство, и расторопная девочка
мастерски справлялась с этой задачей. Правда, хозяйство стало еще
примитивнее, еще несложнее за последнее время. Все крохотные получения
семьи шли теперь на лечение, лекарство и на доктора, столь необходимого
больному. Приходилось еще сократиться на обед: ели одну кашу, картофель с
салом, запивали снятым молоком, забираемым за полцены у чухонки. Тетя Таша
из сил выбилась, сводя концы с концами. Впрочем, измучились не менее ее и
дети. Сергею пришлось оставить уроки, Клавдии работу - все их время
поглощал больной. Да и страшно было уходить из дому: несчастье с отцом
могло случиться в их отсутствии, и одной этой мысли не могли допустить
дети. С трепетом и затаенной надеждой следили они за каждым изменением в
лице дорогого больного. Что отец умирал, для них не было уже никакого
сомнения. Иван Яковлевич так пожелтел, исхудал и осунулся, что походил
скорее на покойника, нежели на живого человека. Синие кольца и глубокие
впадины окружали его глаза. Мука и отчаяние смотрели из этих глаз на детей.
Куда девалась обычная суровость и непреклонная воля этого энергичного
человека! Болезнь и страх за будущее, за судьбу любимых детей тяжело
угнетали больного. Мучительные мысли терзали его мозг поминутною тревогой:
"Что будет, что станет с ними, когда я умру? Как они смогут при таких
крохотных средствах пробиться в люди? Клавденька, Сереженька, бедные мои,
такие еще юные, а как много, как неустанно придется работать им. А Шуренок,
так ведь и вовсе не на дороге... Бедная девчурка, при каких обстоятельствах
придется ей подниматься в люди... А Надя? О, за эту страшнее всего...
Бабочка, мотылек, мечущийся вокруг огня и рискующий спалить себе крылышки -
вот кто она, их пустенькая, легкомысленная Надя". И тяжелые вздохи рвутся
один за другим из хриплой, мучительно выдавливающей дыхание, груди
больного.



x x x



Вторая половина лета промчалась одним сплошным розовым оном для Нади.
"Добрая волшебница" не ограничилась одним обещанием быть приятной и
полезной так полюбившейся ей девочке. Каждый день нарядный автомобиль или
английская коляска Поярцевой заезжают в соседнюю с Петергофом деревушку и
"похищают" Надю на целый день с тем, чтобы только поздно вечером возвратить
ее снова домой.
Можно было часто-часто видеть белокурую головку и сияющее
удовольствием Надино личико подле пухлого приветливого лица Анны Ивановны.
Прогулки в моторе или в коляске бывали обыкновенно очень продолжительными.
По желанию Нади они проезжали мимо дач Ртищевых, Голубевых, Стеблинских,
Ратмировых, и девочка с радостью отмечала удивление на лицах детей при виде
ее скромной фигурки, откинувшейся на эластичных подушках экипажа. Как
досадовала та же Голубева, как завидовала ей, не имея возможности кататься
так ежедневно в нарядном собственном моторе. Так, по крайней мере, думает
Надя, даже и не трудясь кланяться при встречах с Софи, демонстративно
поворачивая ей спину! А Наточке и Стеблинским она с высоты своего
достоинства кивает небрежно головой. Единственно, две княжны Ратмировы
пользуются ее симпатией. С ними Надя изысканно любезна. Она даже старается
подражать во всем старшей княжне, держится, как Ася, щурит глаза, а иногда
пробует грассировать, умышленно не выговаривая "р", что кажется ей высшим
доказательством хорошего тона.
После катанья в экипаже Надя обедает ежедневно у Анны Ивановны. Эти
обеды - истинное наслаждение для девочки. Помимо тонких блюд изысканной
кухни, девочке приходится удивительно по душе постоянная, непрерывная лесть
и восторги по ее адресу приживалок, их неустанные льстивые похвалы ее
внешности, ее красоте, ее манерам. Все трое (Кленушка, за молодостью да
еще, может быть, по исключительному свойству ее натуры, льстить не
научилась) осыпают Надю на каждом шагу поощрениями и похвалами.
- Королевна наша! - прозвала ее как-то Ненила Васильевна, и это
прозвище сразу привилось к Наде, да так и осталось за ней.
А вечером - музыка в роскошном Ново-Петергофском парке. Под звуки
музыки, под шум фонтанов Надя грезит, мечтает, убаюканная радостями, полным
довольством жизнью.
Еще причудливее, еще пестрее стали теперь ее мечты.
Зато возвращение домой, после чая в богатой столовой Анны Ивановны,
всегда несносно, мучительно для нее. После комфорта, неги, удовольствий -
убогий домик, стоны, кашель отца, недовольные, косые взгляды брата и
старшей сестры за ее, Надино, опоздание.
С переездом в город Надя почувствовала себя совсем несчастной. Анна
Ивановна имела обыкновение до первого сентября оставаться на даче, и только
через три недели Надя могла увидеть снова прежнее привольное житье-бытье.
Конечно, можно было бы претерпеть теперешнюю скуку в чаянии близкого
счастья... Но терпение было далеко не сродни мятежной натуре Нади. Она
искренно страдала все это время дома, целыми днями валяясь у себя за ширмой
с книгой в руке.
Книг у нее теперь более чем достаточно. Лизанька передала ей их целый
транспорт в день переезда в город. У Нади есть целая серия лубочных изданий
Шерлока Холмса, Рокамболь, тайны разных дворов, и ей хватит чтения на все
это время. Глаза ее жадно глотают строку за строкой, страницу за страницей.
Она ничего не слышит и не видит, что происходит вокруг нее - ни стонов, ни
хрипов отца, ни отчаяния домашних, ни того подавленного настроения,
неизбежного всюду, где есть умирающий в доме. Время занято чтением, голова
- мечтами о скором переезде Поярцевой в город и о возобновлении
жизни-праздника, которая так полно радовала Надю летом.



x x x



"Шерлок сажает чучело старика у окошка, сам же помещается позади
кресла и, взяв в руки духовое ружье..."
- Надя! Надя! Вставай скорее! Папаше совсем плохо. Папаша умирает...
Как бледна Клавденька! Как дрожит и подергивается ее рот, с трудом
выговаривающий эти слова!
Волнение сестры передается Наде. Девочка вскакивает с постели, в
которой валяется до полудня каждое утро. Книга падает у нее из рук. Надя
бледнеет.
- Умирает, говоришь? - плохо повинующимся языком, вздрагивая,
спрашивает Надя.
- Плохо, совсем плохо бедному папаше... - шепчет Клавденька и,
неожиданно прильнув к плечу младшей сестры, разражается тихим, подавленным
рыданием.
Между Клавдией и Надей нет дружбы. Сестры живут, как чужие. Клавденька
пыталась несколько раз заинтересовать Надю своею работою, своими целями и
интересами, но все тщетно. Идеал девушки-труженицы так чужд и далек душе
Нади!
Но сейчас, при виде плачущей сестры, что-то невольно вздрагивает в
эгоистическом Надином сердечке, и оно сжимается жалостью и страхом потерять
отца, которого она. Надя, по-своему все-таки любит и уважает бесспорно.
В несколько минут девочка умыта, причесана, одета и робко пробирается
к постели отца. Ввиду гигиенических условий и по настоянию доктора, кровать
больного вынесли из темной комнаты и поставили в столовой. Здесь было
больше воздуху и свету.
При виде отца Надя вздрогнула. Как он изменился! Какие странные тени
легли на его осунувшееся лицо! И какие у него стали желтые, маленькие,
совсем высохшие руки! Он уже не смотрит на детей. Глаза глядят, ничего не
видя... Пальцы судорожно перебирают складки одеяла. Но губы все еще
движутся, силясь произнести что-то. Одного Сергея нет здесь среди
присутствующих - он побежал за священником: умирающий еще накануне изъявил
желание приобщиться Св.Таин.
Клавденька по-прежнему тихо, беззвучно рыдает, уткнувшись лицом в
убогий матрац, на котором лежит ее умирающий отец. Шурка судорожно
всхлипывает у окна. Тетя Таша держит руку больного, стараясь разобрать то,
что силятся произнести его посиневшие губы.
Хрипло дышит обессиленная недугом грудь... Какое-то клокотанье
переливается при каждом ее движении в горле. Вдруг глаза умирающего
открываются с усилием и, обведя взглядом присутствующих, останавливаются на
лице свояченицы.
- Сестрица... голубушка... - с трудом разбирает тетя Таша и
прильнувшая к ней плечом к плечу Надя чуть внятный шепот умирающего, - не
оставьте детей... Вам их поручаю... Сироты... Клавденьку, мою труженицу
убогенькую... Сережу моего... Надю бедняжку... Шуренка моего маленького...
Сберегите их, сестрица... Вас Господь за сирот благословит.
Никогда никто еще не слышал таких ласковых, полных захватывающей
нежности слов у этого сурового, с тяжелым характером, огрубевшего под
ударами жизни человека! И острая жалость сжимает сердца присутствующих.
- Все сделаю, все, братец... Господом Богом вас заверяю! - рыдает
навзрыд тетя Таша в ответ на эти слова.
Клавденька, Надя и Шурка вторят ей неутешными слезами.
Когда бледный, встревоженный Сергей появляется в сопровождении
священника на пороге комнаты, сердце у мальчика падает внезапно, стесненное
страхом.
- Скончался? Папаша скончался? - хватаясь за голову, шепчет он.
Но Иван Яковлевич еще жив. Еще хрипит и клокочет что-то говорящее о
жизни в его изнуренной груди; еще вздрагивают синие веки... трепещут
ресницы. Священник еще успевает приобщить Святых Таин умирающего и прочесть
над ним отходную. И только в середине молитвы кровавая пена выступает на
синих ссохшихся губах умирающего, и тяжелый, предсмертный вздох в последний
раз поднимает его иссохшую грудь.



x x x



Три дня проходят в мучительном напряжении для маленькой семьи
Таировых. Крошечной квартирки нельзя узнать. Вынесли стол из первой комнаты
и на его место поставили гроб. Иван Яковлевич, изменившийся до
неузнаваемости, лежит со скрещенными на груди руками и со спокойным, как бы
умиротворенным лицом, глубоко тая в себе неизведанную никем еще из живых
тайну смерти. По утрам и вечерам у гроба служат панихиды. Приходят
сослуживцы покойного, появляются чужие незнакомые люди, приносят венки,
говорят, советуют тете Таше, детям, что-то о пособии, о пенсии... А ночи
напролет читают монашки. Это уже желание тети Таши. Пусть это дорого, не по
их средствам, но необходимо, чтобы все было так, как это у людей бывает в
таких случаях.
В первую же ночь монотонного чтения монашенки проснулась Надя.
Прислушалась и, ничего не поняв спросонья, с ужасным криком, напугавшим
всех, кинулась к тете Таше.
- Боюсь, боюсь! Не могу больше одна оставаться в кухне! - истерически
выкрикивала она, дрожа всем телом. И напрасно уверяла тетя Таша и
проснувшаяся под эти крики Клавденька, что бояться дорогого покойника
грешно и стыдно, Надя протряслась всю ночь.
Она искренне переживала всю горечь потери. Глядя на мертвое,
измененное до неузнаваемости лицо отца, она плакала неудержимыми слезами.
О, как она жалела теперь, что недостаточно внимательна была к отцу за время
его болезни, что ни разу не приласкалась к нему, ни разу не поговорила с
ним просто, по-дочерински, искренно и откровенно. Да, она мало любила его,
мало слушалась его приказаний, а если и слушалась, то только под страхом
наказаний, под угрозою. Как тяжело, как тяжело ей было сознавать все это
теперь, когда ничего нельзя ни вернуть, ни поправить!



x x x



В день похорон шел дождь, была слякоть... Немногие из сослуживцев
пришли проводить покойника на кладбище; одних испугала непогода, другим
помешала служба. За скромными дрогами, кроме своих, шло всего несколько
человек. Клавденька, зеленая от пережитых ею волнений и страданий, с убитым
лицом и вспухшими веками, энергично шагала под руку с братом. На бледном,
замкнутом лице Сережи, помимо горя по горячо любимом отце, к которому сын,
кроме сыновних чувств, питал исключительное уважение, как к
труженику-человеку, - отражалась упорная забота о предстоящей им всем новой
жизни. Теперь, как-никак он, Сережа, оставался единственным мужчиной в
семье, единственным защитником и покровителем сестер и тетки. Надо было
подумать о том, как возможно легче устроить их жизнь. Пособие, выданное им
на похороны от банка, иссякло с поразительною быстротою; панихиды, гроб,
траур - все это стоило денег. Сейчас он заплатит на кладбище последние
оставшиеся у них рубли. Тетиной пенсии едва хватит платить за квартиру.
Клавденьке совсем нельзя так много работать; у нее и так ослабли глаза, да
и горб ноет от продолжительного сиденья над машинкой. Значит, более чем
необходима его поддержка, его помощь. Надо завалить себя уроками без
передышки, без пощады к самому себе. Надо работать, не покладая рук с утра
до ночи. Надо спасать семью от страшного призрака нужды, которая грозит ей
ежеминутно.



x x x



- Со святыми у-по-кой... - еще звучит в ушах Нади, когда, вернувшись с
кладбища, она вместе с остальными членами осиротевшей семьи поднимается к
себе в четвертый этаж, где находится их убогая квартирка, и на последней
площадке останавливается, как вкопанная. Легкий радостный крик срывается у
нее с губ.
Знакомая полная фигура в нарядном манто, с мехом на шее, отделяется от
стены и протягивает ей навстречу руки.
- Слышала, слышала о горе вашем... Как только узнала, тотчас же
приехала к вам... Милушка, бедняжка, родная моя, как вы настрадались, - и
пухлые руки Анны Ивановны обнимают Надю.
Слезы непроизвольно выкатываются из глаз девочки и капают на грудь
Поярцевой. Как хорошо переживать снова сочувствие друга! О, как она
страдала все эти дни! Как отрадно посетовать на судьбу в объятиях
сочувствующего ей всею душою человека!
Тетя Таша приглашает гостью к себе. Она страшно стесняется их бедности
и в то же время очень польщена визитом такой знатной барыни.
В маленькой столовой еще не прибрано после покойника. Сережа и
Клавденька исчезают куда-то. Гостья берет тетю Ташу под руку и мягко
усаживает ее подле себя на рваном клеенчатом диване.
- Я приехала, собственно говоря, к вам по делу, - говорит Анна
Ивановна. - Вы разрешите переговорить с вами наедине?
- Дети, выйдите в кухню, - коротко обращается тетя Таша к Наде и
Шурке, не спускавшим все время глаз с модно и дорого одетой фигуры гостьи.
Девочки повинуются неохотно. В кухне они обе, не сговариваясь,
приникают к дверям. Остренькая лисья рожица Шурки с заплаканными глазами и
вздувшейся от слез губой теперь вся олицетворение самого жгучего
любопытства.
- О тебе, о тебе говорят, Надя, - захлебываясь, шепчет она сестре.
Действительно, Анна Ивановна говорит о Наде, и тетя Таша с замиранием
сердца вслушивается в ее слова.
- Вам будет тяжело после кончины главы семейства, - своим мягким
голосом говорит Поярцева, - семья не маленькая. Детям надо будет дать
приличное образование; средств же на это нет. Да и, помимо этого, жизнь
требует расходов. Вот я и хочу предложить вам: не найдете ли вы возможным
отдать мне вашу Надю? Ну, да, отдать мне ее совсем. Я так полюбила вашу
прелестную девочку, полюбила, как родную дочь, и буду заботиться о ней,
поверьте. Средства позволят мне окружить ее довольством и комфортом, дать
ей хорошее образование, воспитание. Соглашайтесь, Татьяна Петровна, в видах
Наденькиного же благополучия на мое предложение, право, - закончила Анна
Ивановна свою речь.
Нет, больше Надя не в силах оставаться немою свидетельницею в те
минуты, когда решается ее судьба, когда на карту поставлено ее
благополучие, счастье! Оттолкнув от себя руки Шурки, пытавшейся удержать
ее, она быстро распахивает дверь и вихрем вносится в столовую, испугав
своим неожиданным стремительным появлением обеих женщин, и хозяйку и
гостью.
- Тетя Таша, милая, отпустите меня! Отпустите жить совсем к Анне
Ивановне! Я хочу к вам! Я хочу к вам! Возьмите меня к себе, душечка,
дорогая, милая! - и Надя, как исступленная, бросается целовать руки
Поярцевой.
Она вне себя. Ее щеки горят, глаза сверкают.
- Я хочу жить у вас... быть с вами... - лепечет она, как в забытье. -
Мне тяжело оставаться дома после смерти папаши... Я не хочу жить здесь...
Увезите меня, увезите отсюда... - почти криком заканчивает она свою
исступленную речь.
Тетя Таша совсем растерялась. Она буквально не знает, что делать. Едва
только успели схоронить главу семейства, а семья его уже распадается на
части. Что бы сказал на это покойный Иван Яковлевич, если бы был жив? На
тетю Ташу жаль смотреть в эти минуты, так она несчастна, так смущена. Ей
жаль огорчать отказом Надю, тем более жаль, что - кто знает? - может быть,
жизнь в роскоши и довольстве и есть истинное счастье для Нади, и в то же
время ей жутко подумать о том, что такой поступок был бы противен воле
покойного Таирова.
И вот, в ту самую минуту, когда волнение тети Таши достигает высшего
предела, с порога комнаты слышится молодой энергичный голос.
- Простите, что вмешиваюсь не в свое дело, но судьба сестры близка и
мне. Конечно, было бы для нас много приятнее, если бы Надя осталась жить с
нами, в родной семье, но раз она так неудержимо стремится из дома (тут
голос Сережи Таирова предательски вздрагивает), то удерживать ее мы не
станем. Только я буду вас очень просить от имени покойного папаши не
баловать Надю. Рано или поздно я надеюсь отдать вам все, что она будет
стоить вам, то есть жизнь и воспитание Нади в вашем доме. Так сделал бы
папаша, если бы был жив, так должен сделать и я. Тетя Таша, соберите Надины
вещи, она, наверное, пожелает уехать сегодня же, - с плохо скрытой горечью
добавил, обращаясь к тетке, Сергей.
Тетя Таша с невольным уважением взглянула на племянника.
О, он вырос на целую голову сейчас, этот мальчик! И из нежных
юношеских черт его лица на нее неожиданно выглянули энергичные черты его
отца, выражающие суровую, непреклонную волю. И как он умно все это
придумал! Даже Анна Ивановна с невольною почтительностью взглянула в это
умное, энергичное юношеское лицо.
Из груди Нади вырвался вздох облегчения. Какой славный, какой милый
этот Сережа! Как он все это хорошо придумал. Положительно, она никогда не
любила так сильно брата, как сейчас.
Потом сразу поднялась суета, начались сборы. Тетя Таша, Клавдия и
Шурка с лихорадочной поспешностью укладывали вещи Нади в старенький
сундучок. А Сережа говорил в это время Анне Ивановне, слушающей его с тем
вниманием, с каким слушают речи вполне сложившихся взрослых людей.
- Сейчас у меня нет источника, из которого я мог бы платить за сестру.
Но когда я окончу учение и поступлю на службу, я выплачу все, что будет
стоит жизнь Надя в вашем доме. Покойный отец не разрешил бы на иных
условиях отпустить сестру в чужой дом. Когда же сама Надя поступит на
место, я надеюсь, что она поймет всю необходимость вносить деньги за себя.
Я уверен, что она не пожелает висеть на чужой шее. Ведь так, Надя?
- Так, - машинально срывается с улыбающихся губок девочки в то время,
как мысли ее особенно далеки сейчас от мыслей Сережи.
Как интересно! Как удивительно романтично все это вышло! Добрая
волшебница похищает ее, маленькую Сандрильону, из дома мачехи и дает ей
возможность попасть в королевский дворец. Ну, не сказка ли это? Совсем
сказка!
Эта сказка продолжается и тогда, когда Надя в своем скромном траурном
платьице наскоро целует благословляющую ее и плачущую тетю Ташу, обнимает
брата и сестер...
- Не забывай нас, Наденька, - просит тетка.
- Приезжай почаще, - вторит ей Шурка.
- На могилу отца ездить не забывай, - наставительно и строго говорит
Клавдия, недружелюбно глядя на сестру.
- Что за бесчувственная уродилась у нас эта Надя! - думает Клавдия. -
В самый день похорон, когда гора должно было бы сблизить еще теснее
осиротевшую семью, она покидает их с таким легким сердцем... А о папаше
даже и не вспоминает совсем... Черствая, холодная эгоистка! И Клавдия
холодно отвечает на поцелуй сестры.
Сережа дает последние наставления Наде.
- Учись хорошенько. Вы ведь будете учить ее, не правда ли, сударыня? -
почтительно, но энергично спрашивает он Поярцеву. - Ее надо подготовить
хоть в прогимназию. Если позволите, я сам буду приходить заниматься с нею.
Конечно, Анна Ивановна соглашается на все.
- Как можно не доверить занятий девочки ее энергичному, умному брату?
- мягко говорит она Сереже.
Но молодого Таирова не так-то легко усыпить лестью.
- Я буду приходить после гимназии ежедневно и заниматься с тобою по
два часа в день, - тоном, не допускающим возражений, говорит он сестре,
держа ее за руку.